Формальный подход, который с полным основанием можно ещё назвать бюрократическим,- рудиментарное наследие времён идеологического насилия над душой, разумом и духом советского гражданина, а до этого подданного Империи. Такой взгляд непозволительно упрощает саму проблему, обкрадывает жизнь, лишая человека знаний о высшем и священном и, как следствие, стремления к нему. А это в свою очередь лишает нацию в целом и каждого из её представителей, в частности, возможности осознать свой истинный путь и идти по нему. Проиллюстрировать формальный подход к проблеме национальной идентичности можно легендой о философском споре Платона и Диогена Лаэртского, согласно которой в ответ на данное Платоном в "Государстве" определение человекаЮ как "двуногого существа без перьев", Диоген принес на лекцию великого философа ощипанного петуха и сказал: "Вот человек Платона". Подобной "платоновской" аргументацией, основанной на некоторых исторических, анатомических и изредка психологических деталях, оперируют и те, кого, считаю, можно именовать формальными националистами. Дискредитация русского национализма в этом случае неудивительна. Для его реабилитации, однако же, мало будет предъявить петуха. Необходимо раскрыть самую суть и преставить её в возможно более доходчивом виде, несмотря на то, что её природа весьма далека от понятий логики и рассудка, как далеки от них природа мира и суть самого бытия.

Желая раскрыть самые основы, уже не надо опасаться упрёков в иррациональности и сверхъестественности своих доводов и тезисов. Основа иррациональна всегда, но лишь постольку, поскольку ratio, разум человека, не способен её постичь. Суть сверхъестественна всегда, но потому только, что естественные для человека средства познания - это доступные ему средства. Всё, что превосходит его сиюминутные знания и возможности, определяется как сверхъестественное и потустороннее, метафизическое, эзотерическое или трансцендентальное. Эти термины всё чаще вызывают в людях недоверие и скептицизм, но лишь потому, что раздражают интеллект человека недоступностью того, что скрывается за ними. Однако же, несмотря на это мы признаём вне зависимости от отношения к внемирскому, сверхъестественному, существование некоего Священного. Можно утверждать: нет человека, который не признаёт священное, "Даже современный мир весь пронизан скрытой апелляцией к божествам, духам, предкам, усматривание связи с ними или присутствие их в настоящем - характерная черта не только собственно мифологии, но мифологического компонента в общественном и индивидуальном сознании,- выражает присущую человеку склонность к мифологизированию, в чем бы она ни проявлялась: в суевериях, приметах, в традиционных праздниках; в посещении мемориальных музеев, в праздновании дат рождения-кончины "культурных героев"; в знаменах, гимнах, символах державности" - пишет Эрих Нойманн в книге "Глубинная психология и новая этика. Человек мистический".

"Человек узнает о священном потому, что оно проявляется, обнаруживается как нечто совершенно отличное от мирского" - заключает в своей книге "Священное и мирское" Мирча Элиаде, философ и историк, философия которого обращена к истокам религий. Он также предложил для объяснения того, как проявляется священное, термин иерофания (hierophanie), который выражает лишь то, что заключено в нем этимологически, т. е. нечто священное, предстающее перед нами. "Пожалуй, история религий, от самых примитивных до наиболее изощренных, есть не что иное, как описание иерофаний, проявлений священных реальностей. Между элементарной иерофанией, например проявлением священного в каком-либо объекте, камне или дереве, и иерофанией высшего порядка, какой является для христианина воплощение Бога в Иисусе Христе, есть очевидная связь преемственности. И в том и другом случае речь идет о таинственном акте, проявлении чего-то "потустороннего", какой-то реальности, не принадлежащей нашему миру, в предметах, составляющих неотъемлемую часть нашего "естественного" мира, т. е. в "мирском" - продолжает Элиаде. Трудно не вспомнить здесь слова Фридриха Ницше: "кто не живёт в возвышенном, как дома, тот воспринимает возвышенное как нечто жуткое и фальшивое". Девальвация слов не должна становится препятствием для выражения и постижения смысла, и далее мы, то и дело, будем использовать вышеупомянутые определения в надежде на способность читателя преодолеть предубеждение к ним. Однако, дабы при обозначении божественного и священного не привязывать читателя к определённым стереотипным представлениям из области сакральной терминологии, я считаю необходимым вслед за учеными и мыслителями 20-го столетия, чьи работы вошли в библиографию этой книги и чьи идеи были использованы здесь в качестве авторитетнейшей аргументации, применять более широкий и точный термин numineuses (от латинского numin - бог, отсюда numineuses - можно определить как влияние, воля богов), предложенный немецким теологом Рудольфом Отто. Давая оценку иррационального опыта, Элиаде констатирует в начале своей книги "Священное и мирское": "Отто определяет эти опыты как numineuses (от латинского numin - бог), т.е. божественные, так как все они вызваны открытием какого-либо аспекта божьей силы". Исходя из этого, я предлагаю принять в качестве фактора нуминозную силу. Тот же, кто, по неспособности воспринимать нуминозную сторону бытия, питает ко всему метафизическому некоторое пренебрежение, не имеет возможности понять аргументацию и логику этой книги, а значит, вообще постигнуть суть национального в его духовном аспекте.

Только осмысление духовных истоков, надмирской подход может дать представление о национализме как таковом, предъявить национализм как объективную реальность во всей её целостности и по-настоящему обосновать это явление, то есть понять его основы. Все прочие обоснования, как, то: антропологические, социокультурные, исторические и т.п. - лишь сухие абстракции, вторичные частности, искусственно раздутые до полноценных завершённых идей, следствия, ошибочно возведённые в ранг причин. Национальной общности, действительно, во многом сопутствует, к примеру, общность религии, но ни в коей мере вероисповедание не определяет и не обуславливает национальность. Да, мировоззрение, основанное на одном из культов, глубоко укоренено в коллективной душе всякого народа. Несмотря на почти вековой насильственный атеизм и безбожную идеологию, русская нация во многом опирается на христианскую систему ценностей. Но это отнюдь не значит, будто определения "русский" и "христианский" синонимичны. Во-первых, под тысячелетним культурно-историческим наследием христианства в русской душе лежит языческая вера. Она похоронена в бессознательной глубине, но заявляет о себе подспудно. Христианство в этом контексте не религиозное, не мистическое начало, а скорее светское, несущее в себе некую нормативную базу моральных ценностей, общих для многих народов. Ещё более безумно ставить знак равенства между русским и православным, особенно имея в виду институциональную форму - РПЦ или, например, Старообрядческую церковь. К вопросу о православии и христианстве мы ещё вернёмся - эта тема заслуживает отдельного рассмотрения и важна для всестороннего понимания идеи русского национализма. Во-вторых, религия как система мировоззрения не национальна вообще, и отчасти она сугубо личное дело. Великий русский писатель Чаадаев не перестал быть русским от того, что исповедовал католическую веру, англичанин Лоуренс Аравийский не стал арабом, приняв ислам; ни один еврей никогда не признает певицу Мадонну еврейкой, даже если она выучит всю Тору наизусть и пройдёт гиюр. К какой национальности следует причислять Фридриха Ницше, вовсе заявившего, что Бог умер? А в-третьих, все вороны чёрные - это так. Но не всё чёрное - обязательно вороны.