— Да брось ты… Откуда? — Он звонко хлопнул себя по коленкам, словно собирающийся в долгую дорогу путник, присевший на минуту по традиции на чемодан, перед тем как шагнуть за порог. — Давай. Работай, парень. Если ты не сделаешь этого, то, значит, это сделаю я. Кто-то из нас ведь должен отчалить в мир иной. А остаться здесь суждено лишь одному. Ну?

В его вдруг сделавшихся совершенно прозрачными глазах стоял полный покой, тот самый, что возникает во взгляде человека, которого в самом деле уже мало что удерживает на этом свете, он смирно сидел в своем кресле, дожидаясь того момента, когда я вытащу из-за пояса тяжелый «Reck» и закончу этот разговор, его холеные белые, совершенно стерильные руки с тщательно обработанными розовыми ногтями по-прежнему неподвижно лежали на коленях, и, глядя на его тонкие, без пятнышка грязи или ссадинки пальцы, я вдруг подумал о том, что мне вовсе незачем его убивать.

— Вот что, собирайся, — сказал я, поднимаясь с дивана. — Нам пора ехать.

— Куда? — вскинул он жидкую бровь.

— Это не так уж и далеко отсюда. Рядом с рекой, неподалеку от метро «Щукинская», живет один мой приятель. Он тебе понравится. Хороший парень, поразительно похож на Элтона Джона. Умный, начитанный, имеющий два высших образования. Его проблема состоит даже не в том, что он придерживается, так сказать, нестандартной ориентации, а просто у него легкий комплекс.

— Хм, ты водишь шашни с геями? — усмехнулся Сухой.

— В том-то и дело, что он не гей. — Я коротко изложил смысл того анекдотца, которым попотчевал меня когда-то в Строгино безутешный Сева. — Он пидор. А это большая разница. И его комплекс как раз в том и состоит, что он очень хочет почувствовать себя настоящим геем — в обществе приличного человека из высшего общества. И потому он с огромным удовольствием поставит тебя раком и за милую душу употребит.

— Нашел чем испугать, — равнодушно хмыкнул Сухой. — Это не смертельно. Три четверти нашего бомонда имеют друг друга в задницу, и ничего… А что это тебе взбрело в голову познакомить меня с педиком?

— Да так. Я всего лишь возвращаю тебе твое сокровенное намерение. Несколько дней назад ты, прикидывая с Астаховым мои перспективы, изрек сакраментальную фразу. Помнишь?

С минуту он, едко прищурившись, глядел мне в глаза, потом кивнул и произнес фразу в том исконном, без вычерков и правок виде, в каком она бытует в живом языке.

— Ну вот, — усмехнулся я. — Тебе просто не повезло, сегодня, видно-, не твой день. Сейчас мы поедем на «Щукинскую», и ты займешь мое место в этой изысканной словесной фигуре. С той лишь разницей, что выслушивать мне тебя — после основательного употребления — не придется. И знаешь почему?

Он напряженно молчал, почуяв неладное.

— Да потому, что у моего приятеля уже трижды был положительный тест на СПИД. И кроме того, он ухитрился где-то подцепить гепатит. И еще какие-то вирусные штучки, что, в общем, немудрено, учитывая, что общаться ему приходится со всякой швалью.

Упоминание Малахова про его тяжкий комплекс мезофобии смутно маячило в голове на протяжений всего этого разговора, но я никак не ожидал, что в действительности этот комплекс не просто тяжек, но скорее маниакален… Сухой на какое-то время просто потерял дыхание, кровь отлила от его лица, а глаза, сделались стеклянными, и в них отразилось именно то чувство, которого я так ждал: дикий, животный страх.

— Нет… — едва шевельнув губами, произнес он.

— Ну почему же нет? — весело возразил я. — Как раз-таки да. Вставай, поехали. Сейчас я позвоню сэру Элтону и скажу, чтоб он нас поджидал и готовился к интимному с тобой общению.

— Нет, — повторил он тоном обреченного, окончательно и бесповоротно сломавшегося человека.

— Ну как знаешь… — Я вытащил «Reck» из-за пояса, бросил пистолет ему на колени и пошел к выходу.

— Постой, — остановил меня на пороге его голос.

Я обернулся. Он взвешивал пистолет в руке, не глядя на меня.

— А ты не думаешь, что я сейчас выстрелю тебе в спину?

— Нет. — Я грустно покачал головой. — В сущности, ты уже труп. И стрелять тебе в меня нет никакого резона. Кто ж тогда свезет тебя на другой берег, если не я? Так что давай устраивайся поудобней в моей лодке… Плыть нам далеко. Посиди и отдохни. А я пока схожу за веслом.

Я вышел на лоджию и закурил. Я успел сделать всего пару затяжек, а потом в глубинах дома гулко стукнул выстрел.

Он выстрелил себе не в лоб, не в висок или в рот. А почему-то — в сердце.

И продолжал сидеть, утопая в глубоком кожаном кресле, чуть опустив потяжелевшее на девять граммов левое плечо, закинув голову назад, и стеклянно глядел на меня. Я подошел, опустился на колени и вложил в его упавшую на ковер левую руку черный пульт управления салютом.

— Все. Теперь ты можешь командовать.

Возможно, в этот момент меня опутало вязкое наваждение — черт его знает! — но мне показалось, что чуть шевельнулись пальцы мертвой руки, укрепляя в ладони черный пенал, а в мертвых стеклянных глазах отразилось высокое небо, в которое когда-то давно глядел мальчишечка, мечтавший со временем сделаться командиром праздничных салютов.

Саня давно очухался и, оглашая окрестности диким ревом, бился в запертом фургоне, как огромный зверь в клетке, — микроавтобус аж валко раскачивался с боку на бок — и я с великом трудом поборол искушение открыть дверку и дать волю его неистовству.

— Потерпи немного, скоро тебя выпустят, — пробормотал я, удаляясь в сторону водонапорной башни, где присел в траву, достал из нагрудного кармана камуфляжной куртки Санин мобильник и позвонил Малахову домой. По счастью, он оказался на месте.

— Ты жив еще? — усмехнулся он. — Что ж, уже неплохо. Как проводишь выходные?

— Да как… Как обычно, в трудах. Такова уж тяжкая доля лодочника.

— Какая доля? Я что-то запамятовал.

— У смерти не бывает выходных.

Я почувствовал, как он напрягся на том конце провода.

— Ты где? — тихо спросил он после долгой паузы.

Я примерно обозначил свои загородные координаты.

— Хм, это же старый кагэбэшный поселок… Точнее, еще энкавэдэшный. И что ты там делаешь, если не секрет? Прибыл на конспиративную дачу с доносом на соседа, который по ночам слушает радио «Свобода»?

— Да нет, просто прогуливался по окрестностям и невзначай стал свидетелем жутких событий. Тут на одной из дач ребята из охранного агентства праздновали корпоративный юбилей. Ну знаешь, как это бывает… Выпили, потом еще и еще. Начали запускать фейерверки. Собственно, этим огненным праздником должен был дирижировать один профессиональный пиротехник, которого они специально пригласили. Но вот тут какая закавыка… Один наш общий знакомый, как выяснилось, в самом деле давным-давно имел неприятности на почве юношеского увлечения пиротехникой и даже был вынужден перевестись в школу рабочей молодежи. В одном из сочинений — в шестом классе — он написал, что мечтает в будущем стать командиром праздничных салютов.

— М-да? — с сомнением с голосе протянул Малахов. — А не космонавтом или геологом?

— В том-то и дело, что нет. Ну вот, видимо, он решил вспомнить молодость… Разумеется, парень, который готовил заряды, был против. Но ребята из охраны его вырубили, заперли в фургоне, а пульт управления салютом вручили патрону…

— Ай-ай-ай! — нараспев протянул Малахов. — Фейерверки — это же очень опасная забава. Не ровен час… Ведь могут быть и жертвы.

— То-то и оно. Словом, что-то там с этой пальбой вышло наперекосяк, и без жертв, конечно, не обошлось. Ну вот, а наш общий знакомый, ужаснувшись делу рук своих, взял да и пустил себе пулю в сердце. Ствол этот, кстати, должен числиться за одним из сотрудников агентства… Так этот бедняга и лежит на дачке — со стволом в одной руке и с пультом в другой.

— Ай-ай-ай-ай! — опять пропел Малахов. — Какое несчастье.

— Ну я поехал. Мне пора плыть отсюда к другому берегу — отвозить этого несчастного. А вот за других не ручаюсь. Все они в мою лодку не влезут.