Не думаю, что этот хлесткий и смачный, как нагаечный удар, выкрик запечатлела на стене Мальвина, однако я живо представил себе, как она, прежде чем покинуть этот дом, именно в таких вот выражениях прощалась со мной и, возможно, даже присовокупила к ним тот скабрезный жест, каким приветствовал меня утром пацан, шнырявший по палисаднику во дворе в поисках подходящей мишени.

Нестерпимо захотелось выпить.

В поисках горячительного я вернулся на кухню, сунулся в холодильник, нашел в дверце наполовину пустую бутылку «Гжелки», налил себе половину стакана, выпил — водка упала на дно желудка, распустившись там пышным цветком наподобие пунцового георгина.

Проформы ради прошелся по квартире, состоящей из трех комнат, причудливая планировка которой говорила о том, что прежде это была коммуналка. То легкое подозрение, что тронуло при взгляде на этот — явно еще дореволюционной постройки — дом вполне подтвердилось: вряд ли моя новая знакомая жила здесь постоянно. Возможно, просто использовала квартиру для тайных интимных свиданий — спальня, во всяком случае, выглядела очень достойно, обстановку ее составлял один-единственный мебельный предмет — овальной формы кровать размером с посадочную вертолетную площадку, над которой нависал зеркальный потолок, хранящий, должно быть, в своих подкожных тканях воспоминания о тех причудливых позах, позициях и положениях, какими изнуряли себя люди, предававшиеся на этом лежбище любовным утехам.

Я упал на кровать, закинул руки за голову, уставился вверх, и в притененном зеркальном поле вдруг возникли два туманных силуэта — мужчина и женщина — они был голы и розовы от горячих ласк туго хлещущей сверху пушистой струи душа и, стоя друг перед другом на коленях, обнимались, а потом женщина мягко давила мужчине на плечи, понуждая его улечься на спину, наклонялась, ее мелко трепещущий язык вычерчивал на груди мужчины какой-то витиеватый узор, голова медленно опускалась все ниже, а персиково-розовый задик приподнимался; наконец она выпрямлялась и, резким движением головы откинув влажные волосы на спину, седлала распластанного под ней мужчину, выпрямляла колени и начинала медленно опускаться, но в момент их соприкосновения вдруг замирала и, вывернув голову, смотрела вверх, прослеживая направление его взгляда, а потом с лукавым видом грозила отражению мужского лица пальчиком: подглядывать нехорошо!..

Я тихо присвистнул.

Однажды, с месяц после нашего знакомства с Голубкой, забрели в гости к одному из ее бесчисленных знакомых, это была роскошная квартира в «высотке» на Котельнической, и в ней была ванная с зеркальным потолком, в котором мы спустя минут десять после прихода и прописали свои отражения — другого подходящего места почему-то не нашлось, а дотерпеть до возвращения домой Голубка была неспособна просто в силу немыслимо буйного темперамента, желание накатывало на нее, как правило, внезапно и в ситуациях мало для интимных телодвижений подходящих — вроде, например, кабинки «чертова колеса» в парке Горького.

Я нехотя поднялся с кровати, распахнул окно. Темный двор дохнул плотным, сладковатым запахом цветущей липы. Бессонный собачник пересекал его, ведя на поводке меланхоличного черного пса. Я начал впадать в дрему, однако усилием воли заставил себя отказаться от непреодолимого желания растянуться на кровати, спустился черной лестницей во двор, поплутал по подворотням, выбрел к более или менее сносно освещенной улице, повертел головой, пытаясь сориентироваться на местности.

От этих забот меня избавил натужный скрип тормозов, раздавшийся за спиной. Глянув через плечо, я обнаружил, что компанию мне в полночных прогулках составил милицейский «уазик».

Некоторое время этот одышливый, чахоточно подкашливавший на малых оборотах драндулет следовал за мной, потом обогнал и, заехав на тротуар, перегородил мне дорогу.

Открылась правая дверка, из «воронка» выглянуло существо, чертами откормленной физиономии поразительно походившее на того малого из красных «Жигулей», которому я совсем недавно сломал нос, — квадратную его башку, которую очень удобно было использовать как станину для колки грецких орехов, украшал короткий армейский ежик.

Мент вывалился из машины и, скрестив руки на груди поверх аппетитного брюшка, уставился на меня.

— Какое счастье, что в этом темном переулке я повстречался с представителями закона! — облегченно выдохнул я, двинувшись к менту с таким видом, будто собирался обнять его в порыве трепетных чувств. — Тут наверняка полно хулиганья, но теперь мне нечего опасаться за свою жизнь.

На самом деле я опасался. Мент, судя по всему, был в легком подпитии и нужной формы еще не набрал, а недобравший мент, как известно, страшнее поднятого из берлоги медведя, — он измерил меня тем характерным; пытливым и в то же время отечески теплым взглядом, с каким палаческих дел мастер обласкивает свою жертву, прежде чем начать крутить ворот дыбы, и сочно рыгнул.

— Будьте здоровы. Что вы на меня так смотрите?

— Как? — обнаружил он наконец на удивление тонкий петушиный голосок, совершенно не вязавшийся с монументальной внешностью. — Документы!

В воспаленных глазах этого куска свинины стояла та холодная и кромешная пустота, которая стынет разве что в пустых и мертвых взорах мраморных изваяний. С собой были права, но расставаться с ними мне не хотелось, я запустил руку во внутренний карман пиджака, пошарил там и растерянно помотал головой.

— Какая незадача! Свой дипломатический паспорт я оставил в служебном «саабе», припаркованном у резиденции американского посла. Мы с послом ужинали при свечах, немного выпили, и я не рискнул сесть за руль.

— Шутник, — улыбнулся мент. — Эй, Коля, тут у нас шутник.

На призыв из машины выбрался еще один представитель закона, коренастый, жилистый, заметно сутулившийся и настолько длиннорукий малый, словно родословную свою вел прямиком от орангутанга. В отличие от своего добродушного коллеги Коля был похоронно мрачен и свирепо шевелил кустистыми рыжими бровями, живописно оттенявшими узость его чуть скошенного лба. При этом он задумчиво перетирал пальцами правой руки воздух так, словно в воображении пересчитывал наличность в моем бумажнике. Я прекрасно понимал, что их интересует наличие у меня документов примерно так же, как показатель индекса Доу-Джонса. Что их на самом деле всерьез занимало— так это содержимое моих карманов.

— Ладно, ваша взяла… Сдаюсь. Зачитайте мне мои права, а потом я позвоню своему адвокату.

— Ага, сейчас. Зачитаю, — улыбнулся Коля, осветив обезьянью челюсть, и потянулся к висящей на поясном ремне кобуре. — Стоять. Лицом к стене. Руки на стену. Ноги на ширину плеч.

Я слишком устал, чтобы вдаваться в полемику, послушно исполнил приказ, и это было моей ошибкой: хлесткий удар по затылку оглушил меня, я ткнулся лбом в стену, упал на колени, уронив голову на грудь, второй удар в висок избавил меня от созерцания телесного оттенка предмета, анемичным моллюском ползущего по асфальту, в котором я на излете сознания сумел опознать использованный презерватив.

Очнулся я на бетонном полу тесного помещения, ритмично расчерченного тенью решетки из толстых стальных прутьев, обвел пространство бетонной клетки еще расшатанным от глубокого нокдауна взглядом, определил, что отдыхаю в милицейском «обезьяннике», с трудом отжался на руках, сел, прислонился к бетонной стене, из которой в раскаленный от удара чем-то увесистым затылок хлынула целительная прохлада, с трудом ворочая неподатливыми, будто принадлежащими какому-то постороннему человеку, губами, попросил:

— Эй, бойцы, дайте, что ли, покурить перед смертью.

Реплика была адресована в направлении ломящегося от типичных для обстоятельного служебного выпивона яств стола, стоявшего в нише чуть наискосок от клетки: ароматная селедка млела в пластиковых ванночках, купаясь в пряном соусе, пышные ломти неряшливо разваленного тупым тесаком свежего хлеба источали какой-то очень уютный, домашний аромат, сально поблескивали бумажно тонкие куски кореечной нарезки, сочно округлял крутой бок астраханский помидор, слезились прохладной влагой пара загодя остуженных в морозилке бутылок «Привета» и несколько темных башенок бутылок пивных. За столом в живописно расхристанном виде отдыхали мои новые знакомые и привычным тестовым жестом тянули стаканы в направлении восседающего на председательском месте средних лет человека в штатском сером костюме, в манере держаться которого угадывались типичные для выбившегося в люди участкового мента повадки.