В узком окне на втором этаже мелькнуло лицо Анатолия — должно быть, он утомился полировать заготовку и зашел в свою келью передохнуть.
Я помахал ему рукой — он кивнул в знак того, что заметил мой жест, и скрылся с глаз долой.
Достав из заднего кармана бумажник, я положил его на стол. Астахов хмыкнул и покачал головой:
— Сказать по правде, не ожидал. По теперешним временам редко встретишь нормального человека.
— А с чего ты взял, что я нормальный? — Я подтолкнул бумажник в его сторону. — Скорее наоборот.
— Ну… — раздумчиво протянул он. — Это слишком сложный философский вопрос. Мы в нашей конторе решаем вопросы попроще.
— А что за идея у это очаровательной женщины? — спросил я, усаживаясь на подоконник.
— Бредовая вполне, — он сделал витиеватый жест кистью руки. — Ей приспичило завести себе личного охранника. Чтобы он опекал ее, следовал за ней везде. Круглые сутки.
— Ей кто-то угрожает?
— Да нет. Ничего похожего. Во всяком случае, она не говорила ничего такого.
— А что в этой идее бредового? — спросил я.
Он усмехнулся и ткнул в мою сторону указательным пальцем.
— А то, что на эту роль она почему-то присмотрела тебя.
Некоторое время я пытался переварить эту информацию.
— Ну и почему бы и нет?
Астахов, спрятав лицо в широкую ладонь, некоторое время молчал, и его серый глаз остро поблескивал в проеме разошедшихся в стороны пальцев.
— Заходи в понедельник, — тихо сказал он. — А от этой бабы держись подальше, мой тебе совет.
— А вот этого я тебе обещать никак не могу.
— Вот как? — Он убрал руку от лица.
— Это долгая история, — заметил я, покидая кабинет, потому что не испытывал никакого желания делиться с ним природой того лихорадочного озноба, что пронесся по моему телу при взгляде на крохотный золотой крестик, прилегший на упругий холмик ее высокой груди: точно такой же был у Голубки, и я всякий раз, укладываясь спать, осторожно прихватывал его губами, отодвигая в сторону, чтобы он не мешал мне легонько щекотать языком ее маленький прочный сосок.
3
Ну что за лето — с утра было ясно, на небе ни облачка, а теперь, к середине дня, погода круто переменилась, ветер прилежно мел тротуар, вздымая столб серой пыли у приземистого двухэтажного особняка, фасад которого — весь в ремонтных ссадинах и штукатурных заплатах — был закамуфлирован зеленой строительной мелкоячеистой сеткой. Пылил один из сваленных на углу, расползшихся мешков с сухим цементом. Белое облачко, клубясь, завиваясь в спиральных завихрениях, поднималось выше крыш и вязло в утомленной от городского чада кроне каштана.
Я закурил и не спеша направился в сторону смутно гудящей в конце переулка площади и лишь спустя несколько минут понял, что кто-то мне составляет компанию в моем променаде: черный БМВ с тонированными стеклами неспешно шествовал в шаге сзади, точно хорошо выдрессированный пес на поводке за хозяином. Щелчком отправив окурок в груду строительного мусора, я встал на бордюр. Эскортный БМВ послушно причалил к тротуару. Я дернул дверку, наклонился, заглянул в салон:
— Привет, давно не виделись.
Она сидела, облокотившись левой рукой на руль. Правая рука покоилась на спинке соседнего кресла. Жакет распахнулся, и я опять отдал должное тем: аппетитным округлостям, что мягко очерчивались под белоснежной майкой. Движением глаз она указала на пассажирское место. Я уселся в машину, захлопнул дверку.
— Астахов сказал тебе о моем предложении?
— Да.
— И что ты думаешь?
— Ничего.
— Ничего? — Ее рука медленно перебралась со спинки кресла на мое плечо.
— Я давно разучился думать. Все как-то не было повода. Да и вообще, это вредно для здоровья.
— Ну а серьезно? — Она поерзала в кресле, подтянула правую ногу, уперлась коленкой в рулевое колесо, открывая моему взгляду все вплоть до загорелого бедра.
— Кончай, — похлопал я ее по ляжке. — А то нам придется заняться этим прямо здесь.
— Ты не ответил на мой вопрос, — прошептала она, перехватывая мою руку и удерживая там, откуда она намеревалась соскользнуть; кожа у нее была восхитительная — прохладная, шелково гладкая.
— Почему бы и нет, — усмехнулся я, откинулся на спинку кресла и опять почувствовал, на себе ее пристальный взгляд. — Как тебя зовут?
— Тамара.
— Это имя тебе не подходит. — Я присмотрелся к ее смазливой мордашке, в которой доминировало какое-то откровенно кукольное начало. — Давай я буду звать тебя Мальвиной. Ты в самом деле походишь на очаровательную куклу из детской сказки.
— Мальвина? — нахмурившись, переспросила она. — Звучит пошловато, но… А как тебя величать? Пьеро?
Я прикрыл глаза, восстанавливая в памяти облик безутешного, вечно рыдающего и заламывающего руки персонажа с меловым лицом, на котором полыхают аспидно черные брови и пурпурные, со скорбно опущенными углами губки, и покачал головой:
— Если не ошибаюсь, в этой истории был какой-то парень, которого выстругали из сухого полена. Забыл, как его зовут.
— Ты мало на него похож, носом не вышел, но как знаешь… — Облокотившись на руль, она всматривалась в мой профиль, потом подняла руку и дотронулась до моей скулы. Ее пальчик прочертил медленную мягкую линию до подбородка.
Я усмехнулся и скосил глаза:
— Что-то не так?
— Да нет… — раздумчиво протянула она. — Все так. — Она плавно тронула с места, а через минуту мы вкатились в битком забитую машинами площадь и влипли в основательную пробку.
— Почему я? — рассеянно спросил я, поглядывая на соседние белые «Жигули», водитель которых нервно ерзал за рулем, вертя головой и немо шевеля пухлыми губами; судя по характерной артикуляции, концентрация крепких выражений, слетавших с его губ, скоро должна была привести к запотеванию стекол.
— Ты мне понравился, — ответила она. — Ну что? Ты согласен?
— В принципе да. Но прежде мне необходимо кое-что узнать.
— Что именно? — В ее лице возникло деловое выражение.
Я опустил стекло и отдался созерцанию соседа, который, ритмично молотя кулаком по ободу баранки, продолжал высказывать свои соображения на предмет той пробки, в которой мы засели основательно и, видимо, надолго. Стекло в его дверце было тоже опущено, и до меня долетели обрывки его раскаленных словоизвержений.
Самое смешное, что реплика была всего одна — про то, как он имел чью-то мать, — однако он ухитрялся наполнить ее такой бездной настроенческих смыслов и мелодических акцентов, что я пришел в полный восторг. Вот уж не думал, что это расхожее выражение может таить в себе столько интонационных нюансов.
Наконец он успокоился и, обреченно глядя на меня мутными от бессильной злости глазами, внятно закончил свою бесконечную тираду, напитав хрестоматийную фразу каким-то очень негромким, но поразительно глубоким, типично гамлетовским пафосом.
Я сумрачно кивнул ему в знак согласия и закрыл окно.
— Ты что-то хотел узнать, — напомнила она.
— Да, — крайне серьезным тоном заметил я. — Как сложилась судьба твоего мраморного дога?
С минуту она, недоуменно сдвинув к переносице брови, глядела на меня, потом на ее губы наплыла слабая улыбка.
— Ах вон ты о чем! — сочно расхохоталась она. — Да-да, в свое время одна бульварная газетка запустила этот слушок… Ну, на предмет того, что я будто бы состою в интересных отношениях со своей собакой… — Она усмехнулась. — Что ж, все эти слухи, склоки, мелкие подлянки — просто часть той профессии, которой я занималась. Впрочем, все это давно в прошлом.
Пробка зашевелилась, мы медленно тронулись.
Она слишком резко подала вперед в надежде вписать свой достаточно габаритный автомобиль в крохотный зазор между машинами — в результате мы слегка пнули в задний бампер тот белый «жигуль», что стоял в пробке рядом с нами, а теперь ухитрился протиснуться вперед. Хозяин его выскочил из машины и, истерично размахивая руками, направился к нам. Я тоже вышел.
Он высказал все, что думает о нашем не вполне удачном маневре, заключив все свои представления о добре и зле все в ту же хрестоматийную фразу. Должно быть, прочие слова и выражения были ему просто не знакомы.