Я нарисовал пузырь с отбивной внутри.

— Масло нужной температуры должно шипеть.

Я нарисовал отбивную, лежащую в постели с температурой. Затем «скорую», везущую отбивную с ожогами третьей степени в больницу.

Когда он начал объяснять в мельчайших деталях, как готовит сухари и соль, как всегда кладет мясо на тарелку (должна быть строго с левой стороны, если стоять лицом к плите), я нарисовал дом, где вместо окон были отбивные. А еще Нотр-Дам с двумя котлетами вместо башен. И сделал набросок Эйфелевой башни из картошки фри.

Я опасался, что он еще примется объяснять, как он это мясо ест. Как режет, берет, кладет в рот. Я боялся услышать, как он его жует. То ли медленно (ленто), то ли быстро (престо). Меня взял страх, что он вдруг поделится со мной и тем, как искусно глотает мясо. Когда он сообщил, что отбивные англичанам, несомненно, понравятся, я тут же нарисовал котлету с английским флагом.

У англичан есть дочь. Ей девятнадцать лет, она студентка.

Отбивная в университетской аудитории.

Они вместе ездили на экскурсию и катались на водных лыжах.

Свинья на лыжах.

За день до отъезда он собрал вещи. У него был только один чемодан и небольшая дорожная сумка.

Отбивная в аэропорту.

Документы он никогда в чемодан не кладет. А вдруг багаж потеряется?

Я же понимаю?

— Еще бы, — прогнусавил я, потому что как раз разгрыз карандаш. Грифель ядовитый. Если повезет, я быстро потеряю сознание, и трубка выпадет у меня из руки.

Документы он держит при себе. Особенно паспорта: заграничный и внутренний.

Из последних сил я нарисовал свинью. Она пожирала метрику. Грифель я заел ластиком, чтобы меня уже точно не привели в сознание. Я услышал, как он разъясняет, что для обуви у него в чемодане есть отдельное место. Он всегда берет с собой две пары туфель. Помимо этого кроссовки, сандалии, резиновые сапоги и домашние тапки.

А может, еще и шиповки. Точно не скажу, потому что уже почти отключился.

В клинике на звонки отвечает только сестра.

Я обратил внимание, что она уже настолько наловчилась, что рисует поросят в национальном костюме.

В один прекрасный день на экране нашего телевизора возник абсолютно красный диктор. Мы решили, что он запил из-за новостей, которые вынужден ежедневно сообщать, и что скоро его заменит кто-то из непьющих коллег. Но когда в вечерних новостях в студии появился совершенно желтый министр телекоммуникаций, у нас закралось подозрение, что дело тут в нашем телевизоре.

Мы позвонили в фирму, и они послали к нам специалиста. Мастер пришел, включил телевизор и, понаблюдав недолго за группой фиолетовых журналистов, дискутировавших о вреде чрезмерного просмотра телевизора, сказал, что надо будет заменить кое-какие детали и все на экране снова станут белыми. Он открыл свой чемоданчик, приготовил инструменты, но, взглянув на часы, сказал, что начнет ремонт чуть позже, потому что сейчас будет «Даллас».

Увидев наши удивленные лица, он пояснил, что это очень важная серия, так как Джей Эр в ней, как пить дать, обманет одного нефтяного магната на несколько миллионов долларов.

— Любопытно на сколько, — добавил он, устраиваясь на диване.

Жена предложила ему кофе, а когда он закурил, принесла пепельницу. Мы не хотели ему мешать и занялись своими делами. Через час он позвал нас, чтобы ознакомить с актуальным развитием событий в «Далласе». Он сообщил нам, что Джей Эр не только нагрел того мужика на двадцать лимонов, но еще подкупил его адвоката, так что в следующей серии шансы у его конкурента в суде нулевые.

Он снова стал копаться в своем чемоданчике, и мы снова оставили его в одиночестве, чтобы не отвлекать от ремонта. Когда из комнаты донесся громкий спор, мы пошли взглянуть, что там происходит.

Как только мы вошли в комнату, мастер приложил палец к губам. По телевизору шел сериал о миллиардерах из Колорадо. Фиолетовый богач угрожал зеленой блондинке, что лишит ее наследства, если она не прекратит встречаться с голубоватым Джеком.

Мы удалились из комнаты на цыпочках.

Когда зазвучала громкая музыка, означавшая конец серии, мы снова заглянули в комнату. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться, что настроение у нашего мастера что ни на есть рабочее. В руках он держал отвертку и измерительный прибор. Но, посмотрев на часы, он, увы, опять прервал работу.

— Я и не думал, что уже полшестого. Чуть не пропустил сериал на втором канале, — объяснил он.

Немного погодя из комнаты послышались стоны. Мы побежали посмотреть, что там случилось. Тревога оказалась ложной. Мастер восседал на диване, наблюдая, как умирает какой-то грабитель, которого застрелил некий шериф. Тут как раз началась реклама новых телевизоров, и под это дело мы устроили небольшой антракт. Пока жена несла чай, мастер успел позвонить домой — напомнить жене, что через десять минут начнется фантастика. Чай мы пили в спешке. Марсиане умеют быть пунктуальными до неприличия.

Я попытался затем сосредоточиться на работе, но это было нелегко. Хотя я закрыл двери, звук лазера проникал и в мой кабинет. Когда фильм окончился, мастер сообщил, что наши опять накостыляли марсианам. И спросил, можно ли еще раз позвонить. Мы, естественно, разрешили. Он позвонил на фирму, чтобы уточнить разнарядку на следующий день.

— Завтра в четыре? Не выйдет. Нет, в два не могу, я буду у доктора со сломанной антенной. Там я, наверно, захвачу детектив… В одиннадцать я буду у вдовы с неисправным звуком. Надо будет починить по-быстрому, потому что мы хотели вместе посмотреть мультики про Тома и Джерри. Нет, передвинуть не могу… И потом, у инженера вашего телевизор черно-белый… мне из-за этого в прошлый раз пришлось с его женой к соседям идти…

Когда мастер договорил, мы втроем сели ужинать. Я хотел посмотреть новости, но ему был необходимо установить на другом канале, кто убийца. Он был счастлив, потому что с самого начала подозревал Энтони Перкинса.

После ужина он собрался было поработать, даже взял в руки пассатижи, но тут зазвонили его часы, возвещая о начале больничного сериала.

— Хильде сегодня удаляют аппендикс, — взволнованно пояснил он, допивая кофе.

Пока мелькали начальные титры, он успел пересказать нам содержание тридцать третьей серии. Мы узнали, что оперировать будет профессор Хагенбуттен, который в предпоследней серии бросил пить и начал встречаться с сестрой Зигрид, хотя доктор Фрида, гинеколог, родила от него ребенка еще в двадцать шестой серии.

Мы извинились, что смотреть не будем, так как у нас еще кое-какие дела. Он пообещал рассказать, чем там все кончится.

Когда в половине десятого сериал закончился, мы увидели, что он сидит с поникшей головой.

— Что случилось? — спросили мы.

— Хильда… — всхлипнул он.

Стало ясно, что операцию она не перенесла. Мы пытались хоть как-то его утешить, но все было напрасно. Он признался, что полюбил Хильду с первой серии и не представляет, что теперь будет делать уролог Вольфганг с тремя их детьми. Он был в таком состоянии, что работать больше не мог.

Мы довели его до машины. Садясь в нее, он высказал подозрение, что виноват, похоже, доктор Ганс, давший Хильде слишком сильный наркоз. Он, видно, хотел отомстить профессору за то, что тот гулял с его женой.

Телевизор на другой день увезли двое коллег нашего мастера. Они спешили — должно быть, потому, что как раз шел детективный сериал про Деррика.

Когда спустя несколько дней нам позвонил директор и сказал, что у него для нас плохая новость, мы испугались, что с нашим мастером что-то случилось. Директор заверил нас, что с ним все в порядке, после похорон Хильды он взял краткосрочный отпуск.

Речь шла о нашем телевизоре.

Как и Хильда, он не перенес сложной операции.

Мы ничем не выдали, что это была единственная хорошая новость для нас за последнее время.

Исходя из своей многолетней международной практики избирателя, я решил начать этим рассказом собственную кампанию против кампании избирательной.