Конечно, и ночной огонь броненосцев, и попытка отбить острова на северо-западе взаимосвязаны. Скорее всего, огнем с моря по гангутским батареям противник намерен был отвлечь наше внимание от того, что происходит на Хорсене, еще не разгадав, что мы придаем этому направлению новое значение, как активному участку фронта.

Днем финны снова повторили последовательный обстрел города и всего полуострова сначала зажигательными, а потом, по вспыхнувшим пожарам, фугасными снарядами, отвлекая наши силы на борьбу с огнем.

Сам город был уже полуразрушен и почти пуст. Скоро и мы со штабом выберемся из него на новый командный пункт. Политотдел, типография, редакция газеты перешли в подвал штабного здания, там, где у финнов был полицейский участок.

На аэродроме начали строить блиндаж для летчиков и командный пункт. Чтобы форсировать это строительство, я приказал железнодорожникам дать на аэродром из своего богатого запаса шесть сотен шпал и какое-то количество рельсов для перекрытий.

14 июля противник снова захватил Старкерн. Это случилось в полночь. Гранин, не теряя времени, нанес ответный удар, разгромил врага; ночью, благо ночи еще стояли светлые, поднялись истребители и полетели на помощь Гранину. Маннергеймовцев с острова не выпустили: ни одна шлюпка не ушла, пять вражеских шлюпок с солдатами были расстреляны с воздуха и пулеметным огнем с берега.

Но пока мы только оборонялись, хотя и этим наносили врагу серьезный урон. Командующий же требовал от нас более активных действий. Да и не только командующий, весь ход военных событий побуждал нас к этому. Хоть и небольшие, но все же успехи на островах подняли боевой дух гарнизона, живущего уже почти месяц под огнем и в огне. Мы повсеместно чувствовали небывалую жажду воевать, помочь отсюда, издалека, Родине, отвлечь удары на себя.

После обстрела батареи Брагина броненосцем на мыс Уддскатан поехал бригадный комиссар Арсений Львович Расскин. Артиллерийские наблюдатели показали ему остров Моргонланд, где еще 25 июня батарея сокрушила железобетонную наблюдательную вышку и взорвала какой-то склад. Тогда остров опустел. Теперь в шестиметровый дальномер отлично видно было, что на Моргонланде возобновилась жизнь. Батарейцы заметили там в последние дни каких-то людей, движение, очевидно, противник восстановил на острове наблюдательный пост, позволявший ему просматривать и остров Руссарэ, и позиции брагинской батареи, и порт, и город, и, конечно, корректировать оттуда огонь броненосцев, скрывающихся в шхерах.

Расскин вернулся с мыса Уддскатан возбужденный. Батарейцы сумели доказать ему опасность такого соседства, и он настоял на высадке десантной группы на Моргонланд для уничтожения поста.

Я согласился. Приказал выделить для этой цели два катера МО и взвод краснофлотцев из резерва. Командиром назначили лейтенанта Шайгаша, комиссаром — политрука Роговца, оба пограничники. Больших сил мы выделить не могли, кроме того, остров находился в зоне огня наших береговых батарей и в случае нужды они в короткий срок уничтожат на нем все живое.

Арсений Расскин — он погиб в сорок втором году, уже на посту начальника политического управления Черноморского флота, — был очень молод и полностью сохранил комсомольский задор и неиссякаемую энергию южанина, вожака молодежи в Керчи. Когда-то он служил матросом на подводных лодках Тихоокеанского флота, ходил в дальние шлюпочные походы, в дни финской войны был комиссаром эскадры на Балтике. Как политический работник он был подготовлен хорошо, все время рвался в бой, как я ему ни доказывал, что нет нужды ему участвовать в схватке с врагом лично, его место, как одного из руководителей обороны, иное. Ничего не помогало. И на этот раз Арсений Львович решил сам возглавить десантный отряд и высадиться с ним на Моргонланд.

16 июля в час ночи катера высадили взвод и бригадного комиссара на остров. Гарнизон там оказался маленький, всего восемь человек, командовал ими лейтенант. Все они, не сопротивляясь, сдались в плен. Их погрузили на катер, забрали даже принадлежавшую посту шлюпку. Краснофлотцы уничтожили оптический дальномер, взорвали узел связи и все оборонительные постройки и вернулись на Ханко.

Пленные подтвердили, что наш снаряд 25 июня угодил в склад с морскими минами — потому и случился такой сильный взрыв.

Плененный лейтенант через некоторое время написал письмо к финским солдатам и офицерам, призывая их бросить оружие и не сотрудничать с Гитлером. Его письмо мы отпечатали листовкой и сбросили с самолетов над расположением противника. Письмо вместе с фотографией сдавшегося в плен лейтенанта обошло всю нашу центральную печать.

А в Хельсинки газеты в это время писали, будто «герои Моргонланда уничтожили 300 большевиков».

К месту стоит сказать, что наш политотдел систематически вел антифашистскую пропаганду среди вражеских войск. Пленные унтер-офицеры и командиры выступали на переднем крае с обращениями к соотечественникам через мегафон и по радио; их письма, размноженные в виде листовок, мы забрасывали за линию фронта; сыпались на голову врага и остроумные карикатуры московского художника Бориса Ивановича Пророкова — он служил в дни войны на Гангуте. Главной темой его рисунков и короткого текста на финском языке стал нелепый, неравный, обременительный для народа Финляндии союз Маннергейма с Гитлером.

Противник пытался вести контрпропаганду. Первая его попытка устроить радиопередачу на переднем крае 11 июля кончилась тем, что минометчики 8-й бригады сожгли домик с радиопередатчиком. Потом противник забрасывал листовки, обращенные персонально к командиру батальона Якову Сидоровичу Сукачу или, от имени Маннергейма, ко всему гарнизону. На такое «обращение Маннергейма» гарнизон Гангута ответил листовкой, составленной в духе письма запорожцев турецкому султану, так листовка и называлась — «Ответ гангутцев Маннергейму». Но это произошло значительно позже, глубокой осенью, когда мы остались совсем одни в глубоком тылу противника.

Итак, наблюдательный пост на Моргонланде разрушен вторично, его гарнизон взят в плен. Но броненосцы продолжают нас обстреливать.

Вечером 16 июля пришли три транспорта с очень ценными для гарнизона грузами — «Водник», «Соммерс» и «Веха», их сопровождал базовый тральщик 209-й. На одном из транспортов доставлены три 100-миллиметровые пушки и несколько десятков крупнокалиберных пулеметов ДШК, столь необходимых противодесантной обороне. В этом командующий флотом уже шел навстречу нашим просьбам. Не успели мы, поочередно вводя транспорты в порт, начать разгрузку, как по нашей гавани открыли огонь броненосцы. Они бьют издалека, из шхер, и мы не можем им противодействовать. Выход один — вывести на время обстрела транспорты на рейд, рассредоточить их там (на рейде ночью найти их нелегко), а по порту броненосцы могут бить вслепую, отлично зная его координаты.

Надо бы минировать район шхер, фарватеры, места стоянок броненосцев. Такое минирование запланировано флотом, но авиация КБФ перенацелена для действий на суше, она прекратила постановку мин, а минные заградители и другие корабли заняты на основных позициях. Пришлось использовать свои силы и свои слабые ресурсы мин. Катера Полегаева, беря на борт по две-три мины, ставили минные банки везде, где воздушная разведка отмечала появление броненосцев, в шхерах и вне шхер. Опять надо досаждать штабу флота просьбами — нужны мины и бензин.

В эти же дни мы решили улучшить позиции и в районе восточных островов, перед батареями 30-го дивизиона.

Артиллерия дивизиона Кудряшова часто вступала с противником в бой, помогая 8-й бригаде отбивать атаки на перешейке. Активно воевали 45-миллиметровые батареи на островах Бреншер и Куэн, ведя борьбу против батарей противника на островах. Вальтерхольм, как известно, мы захватили, но почти ежедневно минометы с других финских островов обстреливали позиции нашей батареи на Хесте-Бюссе. Я уж не говорю о положении маленького, меньше квадратного километра, острова Куэн, где на батарею лейтенанта Курносова обрушивался буквально град снарядов. Случалось, финны били по ней прямой наводкой, и все же батарея жила и отлично воевала.