Ждать больше нельзя. И я приказал развертывать все силы базы, как полагалось по оперативной готовности № 1, но боевой тревоги не объявлять.
В 22 часа 55 минут того же 19 июня было получено донесение штаба 8-й бригады, что в финских заграждениях южнее высоты 20,9 и южнее селения Боргарс сделаны два прохода шириной каждый по пятнадцать-двадцать метров. В этих же районах замечены группы солдат, одетых в форму, непохожую на финскую. Наблюдение вели артиллерийские наблюдатели 343-го артполка бригады с вышек пограничников.
Неужели на нашу границу пришли гитлеровские войска? Этот вопрос чрезвычайно занимал меня. Мы ничего не знали о количестве войск по ту сторону границы. А разведку мы могли вести только наблюдением.
Утром 20 июня я поехал на командный пункт бригады. Он помещался в лесу у подножия безымянной высоты в восьми километрах от переднего края, в нескольких хорошо оборудованных и защищенных землянках. Правильнее их назвать блиндажами, настолько хорошо они были защищены. Все было замаскировано. Автомашины допускали не ближе, чем на километр от командного пункта. Главными в этой системе блиндажей были два: блиндаж начальника штаба бригады капитана Г. Р. Кетлерова и блиндаж оперативного отделения штаба, которым руководил капитан А. И. Шерстнев.
Меня поразил усталый, измученный вид капитана Кетлерова. Оказалось, он уже двое суток не спал. Еще с утра 18 июня бригада стала получать донесения от пограничников об усиленной деятельности финнов в их районах обороны. Штаб бригады немедленно организовал непрерывное наблюдение за финской стороной.
Мы знали, что финны построили свою полосу обороны не на самой границе, как мы из-за недостатка территории, а отступя 2–3 километра; впереди их переднего края обороны находились только пограничные заставы.
Появление групп солдат, работающих в пограничной полосе, показывало, что финны выставляют боевое охранение и оборудуют местность на самой границе оборонительными сооружениями. Опыт, боевой опыт командного состава бригады подсказал Николаю Павловичу Симоняку и его штабу смелое решение: не дожидаясь команды из округа, самостоятельно, на свой риск и страх, принять все меры к повышению бдительности и боевой готовности.
Хотя я и был доволен штабом бригады, но пришлось приказать полковнику Симоняку дать отдых своему начальнику штаба. Неизвестно, что ждет еще нас впереди.
Ну, а как насчет немцев?
Командир бригады доложил, что его полки полностью заняли свои участки обороны. Одновременно он просил, отвечая на мой вопрос, не снимать пока пограничников с охраны границы.
Конечно, снимать их нельзя, да, пожалуй, и начальник погранотряда майор А. Д. Губин, мне не подчиненный ни в каком отношении, вряд ли согласится обнажить границу. Так что снимать пограничников нельзя. Пусть наши бойцы привыкнут к новой обстановке и лучше усвоят свои боевые задачи.
Наша воздушная разведка в конце суток 20 июня вновь обнаружила четыре транспорта с охранением на подходе к Турку. Значит, сосредоточение войск продолжается.
Днем 20 июня на базу прибыл рейсовый турбоэлектроход «И. Сталин». Это был большой товаро-пассажирский корабль водоизмещением 13500 тонн, недавно купленный Советским Союзом в Голландии.
С весны турбоэлектроход совершал регулярные рейсы на линии Ленинград — Таллин — Ханко. Но расписанию он должен был на другой день, приняв на борт пассажиров и грузы, выйти обратно в Ленинград. Я приказал, на свой риск, турбоэлектроход 21 июня в рейс не выпускать.
На другой день, как и следовало ожидать, я получил очень неприятную радиограмму от командующего флотом: обвинив меня в произволе, он требовал объяснить причины такого самоуправства. Я срочно донес командующему, что задержал турбоэлектроход, рассчитывая отправить на нем семьи командиров, политработников и сверхсрочнослужащих. Кроме того, в базе много и гражданских лиц. Одновременно я напомнил содержание моей радиограммы от 19 июня, о сути предупреждения полпреда, его действиях и принятых мною мерах.
Послал это объяснение и задумался. Что будет, если все обойдется хорошо и готовность № 2 будет отменена?.. Тогда мне придется из своего кармана платить Совторгфлоту за простой такого громадного судна. А платить-то мне нечем. Ну что же, дело сделано, подождем, что будет дальше.
Запросов больше не поступало.
В этот день к западу от Руссарэ дважды обнаруживали чужие подводные лодки. Несколько раз севернее и западнее Ханко появлялись чужие самолеты, не нарушая наших границ.
Еще утром 21 июня я приказал прекратить всякое бытовое строительство, проводимое хозяйственным способом, и все силы использовать на строительстве защитных сооружений сектора береговой обороны. Нужно в кратчайший срок построить на всех батареях — береговых, зенитных и армейских — блиндажи для личного состава. В помощь коменданту сектора береговой обороны майору С. С. Кобецу полковник Н. П. Симоняк по моему приказанию послал саперную роту. Я приказал полковнику Симоняку немедленно вывезти с островов все семьи командиров и политработников и устроить их в городе Ганге.
В течение суток 21 июня истребители четвертой эскадрильи капитана Л. Г. Белоусова барражировали над базой, охраняя ее с воздуха.
Наконец, в 23 часа 53 минуты командующий флотом ввел оперативную готовность номер один.
В военно-морской базе Ханко готовность номер один фактически уже была введена.
Вот что рассказывает об этих днях один из командиров ханковского ОВРа Иван Андреевич Сафонов, в то время лейтенант, помощник командира катера МО-312 (этим катером командовал Иван Васильевич Ефимов):
«Со вторника последней недели перед войной до субботы 21 июня почти весь офицерский состав ОВРа, исключая дежурную службу, занимался изучением шхерного района плавания в акватории базы, так как описания фарватеров нам не дали, откорректированных карт не было, местное навигационное ограничение и оборудование финны нарушили. Изучали район так: утром во вторник все офицеры на моторном катере со шлюпкой на бакштове, взяв запас продуктов, вышли в поход; с катера, а в опасных местах из шлюпки, футштоком промеряли глубины, определяли места подхода к островам, возможных укрытий и якорных стоянок, и все это наносили на карту; ночевали на островах, на кострах готовили пищу. Так обошли все шхеры к северу и северо-востоку от Ханко. Эта работа пригодилась нам потом, во время войны, когда катера МО несли дозоры, высаживали и прикрывали огнем десанты, сами укрывались от артогня противника. Из похода вернулись под вечер в субботу. Весь личный состав, кроме дежурных, был уволен в город. Пошли в Дом Флота. Около полуночи нас срочно собрали в штабе ОВРа, куда мы пришли в выходной форме. Нам объявили о фактической оперативной готовности № 1. Мы переоделись в повседневную форму, надели через плечо сумки с противогазами, получили боевые документы, дополнительный боезапас, горючее, привели катера в боевую готовность № 1. Один из катеров был тотчас выслан в боевой дозор. А утром в 8.00 мы узнали, что началась война с Германией».
В эту же ночь начальник штаба базы подписал нашу первую разведсводку на имя начальника штаба КБФ. Гангут доносил: посты СНИС ВМБ Ханко около часа ночи 22 июня наблюдали три неизвестных больших корабля, идущих курсом от острова Даго на норд-вест в шхеры; предположительно — крейсер и два эсминца.
Эта разведсводка была послана в Таллин вне всякой очереди. Но штаб флота не репетовал ее по флоту, что, возможно, и вызвало тяжелые последствия.
На следующую ночь крейсер «Максим Горький» и два эсминца под командованием начальника штаба ОЛС (Отряда легких сил) КБФ капитана 2 ранга Ивана Георгиевича Святова вышли из Рижского залива к устью Финского залива с задачей: прикрыть корабли, вышедшие из Таллина для постановки минных заграждений. Утром 23 июня на подходах к Хийумаа крейсер «Максим Горький» подорвался на вражеской мине и надолго вышел из строя. Потом на другой мине подорвался эсминец «Гневный» и затонул. Надо полагать, что наши корабли попали на минное заграждение, выставленное несколькими часами раньше теми тремя неопознанными кораблями, которых обнаружили наши посты СНИС. Мне трудно судить, по чьей вине так произошло, но наше донесение не вызвало соответствующей обязательной реакции штаба флота.
