Идея плана строительства батарей в южной части острова Сааремаа была ясна: отражение противника с моря, оборона Ирбенского пролива. План создания сильной группы батарей на полуострове Сырве и на противоположном берегу в Латвии у маяка Михайловского обеспечивал нашему флоту владение Рижским заливом.

Но на это нужно время: год на батарею Стебеля, еще больший срок на четырехорудийную башенную 305-миллиметровую и на четырехорудийную долговременную 130-миллиметровую.

Конечно, это ни в какое сравнение не шло с былыми тремя батареями на том же полуострове, построенными наспех и плохо защищенными от огня германских линкоров, с которыми им пришлось в 1917 году сражаться. Я побывал на месте самой мощной из старых батарей. От нее остались только четыре бетонных основания и две, в плане полукруглые, защитные стенки толщиной до метра; значит, все остальное — боевые погреба, силовые станции, командный и центральные посты, укрытия для артиллеристов, все это если и было построено, то не на бетоне, а дерево-земляное. Это подтверждают и примеры, приведенные в труде Косинского.

В ночь на 1 октября 1917 года германская гидроавиация бомбила Церельскую батарею — так называлась тогда русская батарея на Сырве; осколок бомбы пробил дубовую дверь боевого погреба, вызвал пожар и страшный взрыв, при котором погибло 74 человека и было ранено 47; во второй половине дня 14 октября эта же батарея в бою с тремя германскими линкорами сумела попасть одним 305-миллиметровым снарядом в орудие головного линкора «Кайзер» и вывести линкор из боя; на другой день к Церелю подошли только два линкора, они открыли по батарее огонь с интервалами между залпами в 30–40 секунд; батарея отвечала залпами через две минуты, рассеивание в залпе большое, беспорядочное. И все же линкоры не попали ни в одно из орудий батареи; но русские артиллеристы, не защищенные от огня, прекратили бой.

Нам, строителям новой обороны Моонзундского архипелага, было полезно знать и помнить все это. Качество нашего плана было, конечно, иное, только бы успеть, только бы все задуманное построить.

Мы торопились, и нас торопили. Хорошо строилась 43-я батарея (командир В. Г. Букоткин, комиссар Г. П. Карпенко) на мысе Кюбассаар, коей суждено было в будущем сыграть героическую роль. Ее орудия ставили на железобетон, кольцевые орудийные дворики тоже строили на железобетоне, использовали опыт советско-финской войны, разнос орудий большой, словом, все, как и на других новых батареях, отвечало требованиям времени и повышало тактическую живучесть орудий и орудийных расчетов. Батарея Букоткина предназначалась для защиты подходов к острову Муху и пролива Моонзунд с юга.

Но в 1917 году в этой части пролива стояли три четырехорудийные батареи — на Вормси, на южной оконечности Муху и на материке в районе Виртсу; кроме того, на Муху было еще четыре орудия системы Дурляхера калибра 254 миллиметра, правда, не скорострельные, плохо оборудованные, но мощные. Таким образом, южный и северный входы в Моонзунд были защищены непосредственно. Ныне непосредственная защита с юга возлагалась на единственную батарею — кюбассаарскую, а с севера, по замыслу, прикрывались только дальние подходы к проливу батареями мыса Тахкуна на острове Хийумаа и батареями острова Осмуссаар.

Таким в перспективе вырисовывался вооруженный морской артиллерией Моонзундский архипелаг.

Правительство разрешило нам передать строительство городков для береговой обороны местным подрядчикам.

Мы, конечно, понимали, что бытовое строительство в какой-то степени раскрывает план вооружения островов, район батарей, количество личного состава, а следовательно, и калибры. Но выхода не было: инженерные и строительные батальоны, саперные роты, штабные команды, орудийные расчеты, рабочие-монтажники из Ленинграда — все день и ночь были заняты на боевых объектах. Без частников не обойтись, в Эстонии еще не было строительных организаций новой республики.

Со дня переезда на острова мы почувствовали поддержку большей части населения. В Палдиски мы были как-то отгорожены от жителей: городок маленький, получалось так, что мы волей-неволей вытесняли горожан с насиженных мест. На островах этого не было: все оставались в своих домах и на хуторах, в штабе работало много вольнонаемных, мой помощник по материальному обеспечению интендант 2 ранга И. Г. Фролов сумел подобрать среди местных жителей хороших работников, патриотов, активных участников восстановления Советской власти в Эстонии. Они показали себя верными людьми и во время гитлеровской оккупации Моонзундского архипелага.

Я уже говорил, что в конце июля на остров прибыл секретарь уездного комитета эстонской Компартии Александр Михайлович Муй, высокий, сутулый, сильно исхудавший в тюрьме и на каторге человек, безгранично преданный коммунистическому делу. С ним приехала группа таких же заслуженных коммунистов. Сперва у нас с My ем случился маленький конфликт: дом кайтселийтчиков полагался уездному комитету, а береговая оборона его заняла. Я, правда, объяснил товарищу Мую, что до выселенного нами фашистского штаба там размещался штаб моонзундской укрепленной позиции. Александр Михайлович рассмеялся и признал наши наследные права на этот дом; он занял то здание, во дворе которого нашли спрятанную батарею. Наш политотдел и его начальник Л. Е. Копнов много помогали эстонским коммунистам — помогали все и во всем.

В августе в Курессааре собралась многотысячная демонстрация. Автобусы по острову не ходили; на подводах, повозках и на попутных грузовиках приехали жители многих деревень. Площадь, где состоялся митинг по случаю образования ЭССР, была запружена народом.

Шествие направилось с площади по Ромассаарской улице к пристани. Оказалось, что там находится огромная братская могила расстрелянных в 1919 году участников сааремааского восстания трудящихся, участником которого был и Александр Муй. Сотни восставших были убиты карателями на улицах, 250 человек расстреляны по приговору военно-полевого суда. Вот какому «освободителю» эстонского народа был поставлен тот памятник в парке — меченосец, показанный мне когда-то полковником Нормаком.

У братской могилы плакали родственники расстрелянных. Они пошли к этому «памятнику» и разнесли его на куски.

Эстонцы тут же привели в порядок братскую могилу, и это место стало чтимым на острове Сааремаа, ухоженным уголком города.

Надо сказать, что в те недели и месяцы от местных жителей нам стали известны неведомые страницы революционной борьбы и ужасающие факты белого террора, факты преступлений, совершенных интервентами и внутренней контрреволюцией.

В начале августа меня вызвал в Таллин командующий флотом. Выслушав мой доклад о положении на Моонзунде, Владимир Филиппович Трибуц сообщил мне, что принято решение о постройке башенной 180-миллиметровой батареи на острове Найссаар (Нарген) и я назначен председателем комиссии по выбору позиции; заместителем — комендант береговой обороны главной базы полковник Кустов, и члены комиссии ожидают меня, чтобы немедленно выйти на катере на остров. Задание срочное.

У меня нашлось время зайти ненадолго к члену Военного совета КБФ дивизионному комиссару Марку Григорьевичу Яковенко, на третий этаж здания штаба. Мысленно я с удовлетворением отметил, что это здание прежде принадлежало главному штабу кайтселийтов Эстонии — моя совесть перед секретарем уездного комитета на Сааремаа была чиста.

Дивизионный комиссар, узнав, что я уже бывал в мае на острове Найссаар, осматривал там руины взорванных в восемнадцатом году нашими матросами тяжелых русских батарей и позиции двух сохранившихся четырехорудийных батарей Канэ, спросил меня: рассказывали ли мне о братских могилах наших моряков, расстрелянных интервентами и белогвардейцами на этом острове?..

Конечно, представители армии режима Пятса, сопровождавшие меня, ни словом не обмолвились об этих расстрелах. Оказывается, по распоряжению ЦК эстонской Компартии теперь была найдена и вскрыта могила экипажа эсминца «Спартак», захваченного англичанами, заключенного на острове Найссаар в концлагерь и в феврале 1919 года, вместе с комиссаром «Спартака» В. П. Павловым, расстрелянного.