Свинюгер ничуть не подобрел. Или он свято верил в целебную силу иных упражнений, которые я упорно отказывалась проделывать с ним вместе? Если он не представляет себе отдых без хорошего, здорового секса, почему бы ему не поискать кого-нибудь еще? Что он все меня-то домогается?!

Надутый Свинюгер, по-моему, собирался продолжить список претензий, но тут вторая дама, незаслуженно оставшаяся без мужского внимания, сочла себя обиженной и предъявила счет. Немец тоненько взвизгнул, и его мясистая мохнатая голень, которую коротенькие шорты демонстрировали со всеми малоаппетитными подробностями, расцвела пятью замечательными царапинами.

— Больница! — заорал Свинюгер. — Дикое животное, мне надо уколы!

— Надо, — согласилась я. — И уже давно. Но по другой причине. А животное вполне здорово. Если вы, конечно, его ничем не заразили.

Я хотела приступить к водным процедурам, но у Свинюгера был такой несчастный вид, что я сдалась.

— Ладно, — смилостивилась я. — Пойдемте, я замажу вам царапины. Только не заикайтесь больше про уколы и не говорите, что моя кошка бешеная. Иначе я вас тоже оцарапаю.

Немец безропотно кивнул и поплелся за мной. Все равно, держу пари, после того, как я обработаю его мохнатую конечность, он побежит в медпункт и будет требовать полного освидетельствования и лечения!

Доставая медикаменты, я была готова к предсмертным стонам немца и его наказам относительно ритуальных услуг и места захоронения. Первый муж приучил меня к тому, что даже самая незначительная хворь у сильного пола вызывает тягу к покаянию и состояние полной внутренней готовности к перемещению в лучший мир.

Например, однажды он позвонил мне на работу и потребовал немедленно бежать домой. Кинув под «сушкой» даму в бигудях, я понеслась ловить такси.

Уже на лестнице шибануло запахом французских духов. Господи, это сколько же надо на себя вылить изысканного парфюма, чтобы по основным показателям он переплюнул слезоточивую гранату? От дальнейших нехороших мыслей в адрес недотепы меня удержала мысль о том, что проживающие на этаже семидесятилетняя малоимущая старушка, слесарь-алкоголик и школьная учительница — ярко выраженный синий чулок, из всей косметики благоволившая разве что к хозяйственному мылу, — никак не могут быть повинны в преступлении против здравого смысла и чувства меры. Оставался собственный супруг.

Он что, разбил драгоценную склянку? В таком случае, ему следовало не зазывать меня спешно домой, а, наоборот, под любым предлогом держать от себя как можно дальше. Хотя бы в течение пары месяцев. Вы помните, какого труда при Совдепии стоило достать французские духи? И во сколько это обходилось в пересчете на помесячную заработную плату?

— Я поранился! — трагическим тоном сообщил супруг и всхлипнул. Его меловая бледность в сочетании с горой одеял, наваленных на пострадавший организм, наводила на самые кошмарные предположения.

Мысленно перебрав арсенал смертельно опасного инвентаря, я с облегчением припомнила, что газонокосилка, вызывавшая наибольшее беспокойство, в ремонтной мастерской и, пока я самолично не побеспокоюсь забрать ее оттуда, вряд ли окажется в пределах досягаемости благоверного. Все остальное напрягало меньше: ножи у нас тупые, к мясорубке любимый не прикасался за свою жизнь ни разу, ухватить топор или, спаси господи, отвертку ему не придет и в голову, поскольку все равно не знает, как и зачем хватать и где я их храню.

— Я порезался, когда открывал консервную банку, — пожаловался супруг, — где ты держишь йод? Мне пришлось мазать рану какой-то дрянью!

Я с опаской покосилась на протянутую руку и деликатно кивнула. Духов было жалко до ужаса, а конечность производила впечатление целехонькой.

— Да вот же! — рассердился страдалец. — На другой руке, возле запястья! Видишь?

Я увидела. Когда пригляделась. И даже не стала добивать раненого, хотя, на мой взгляд, только проникающее ножевое или сквозное пулевое ранение могло считаться убедительным извинением для использования десятой доли жидкости, выплеснутой на царапину супругом.

Если бы не отсутствие всякого внешнего сходства, моего теперешнего пациента и супруга под номером один вполне можно было бы посчитать родными братьями. Причитал немчура ничуть не тише и не менее жалостливо. А уж ногой дергал — позавидует любая балерина. Я ее и намазала-то с большим трудом. И то дался он после того, как я хорошенько отругала его за трусость.

Закрывая за страдальцем дверь, я прикинула, сколько дней мужик станет баюкать свою ногу и ограничится ли повязкой или вытребует себе инвалидное кресло. Во всяком случае, у представителя его медицинской страховой компании намечаются серьезные хлопоты. Интересно, он не надумает вчинить мне иск за нанесенные увечья? Если ему удастся доказать хотя бы частичную потерю трудоспособности, мне придется даже хуже, чем эскулапу, который станет его освидетельствовать!

Спортивное настроение, конечно, улетучилось. Вместо заплыва, пришлось ограничиться душем. Хотя, может, мне не стоит сердиться на Свинюгера? Подумаешь, один раз сорвал мои планы! Зато теперь наверняка воздержится от посягательств. Он же не захочет опять нервировать Бастинду?

Брать красавицу на завтрак я не рискнула. Обслуга в ресторане непуганая, могут и выставить обеих.

Честно поведав кошке о трудностях, я закрыла ее в номере и удалилась. С собой я прихватила четырехсотграммовую банку из-под йогурта. Надеюсь, Бастинда не так привередлива, как я, и здешнее питание ей понравится.

Никого из знакомых в такую рань, разумеется, не было. Я навалила на две тарелки колбасы и омлета и быстренько расправилась со своей порцией. С «сухим пайком» для Баси вышло новое затруднение.

— Выносить еду нельзя! — сурово просветил меня официант. Он потянулся, чтобы выхватить банку, до половины наполненную снедью, но я оттолкнула его руку.

— Дома надо завтракать! — не менее решительно отчитала я халдея. — Это не вам, а кошке!

Парень покрылся пятнами.

— Запрещено! — верещал он тоненьким фальцетом. — Ешьте тут!

— Даже не подумаю, — огрызнулась я. — Колбаса несъедобна. А омлет — единственное пристойное блюдо в вашей богадельне — у меня уже стоит поперек горла! Я вообще не знаю, станет ли моя кошка есть вашу еду!

Отчаявшись со мной сладить, парень поскакал за менеджером, а я из чистого принципа прогулялась к столу с провизией и добавила к уже сделанным запасам пару кусочков сыра и ветчины. Раз я тут ем, они просто не имеют права меня ни в чем ограничивать! Даже если я приду сюда с корытом для слона или прихворнувшего Свинюгера. Надо бы, кстати, выяснить, как он там, болезный. По моей все-таки вине занемог.

Менеджер, парнишка такого же возраста, однако куда более сговорчивый и воспитанный, никаких претензий предъявлять не стал. Наоборот, умница, успокоил меня, сказал, что лично распорядится, чтобы мне впредь не чинили препятствий при выносе пищи, и даже расспросил, какая именно у меня кошка, что она любит (не удивлюсь, если в следующий раз он велит разнообразить меню с учетом моих пожеланий), и поблагодарил за то, что я сочла возможным не брать питомицу с собой в ресторан.

Сомневаюсь, что я еще когда-нибудь приеду в Болгарию, и уж тем более мало вероятно, что остановлюсь в здешнем отеле. И тем не менее, если подобное все-таки произойдет, парнишку я непременно обнаружу если не совладельцем заведения, то все равно большим человеком. Тот, кто умеет виртуозно ладить с людьми и обращать любой конфликт в более чем приятную беседу, никогда не станет неудачником!

Улыбнувшись чудо-мальчику, я неторопливо двинула на выход. Надеюсь, я не слишком задержалась. Как Бастинда выражает неудовольствие, я уже знала. Не хотелось бы, чтобы она на меня осерчала!

Кошка благополучно проспала все время, что меня не было, и претензий не предъявляла. Радости, впрочем, тоже не демонстрировала. Как я и опасалась, к принесенным «деликатесам» она не прикоснулась. Я все-таки разозлилась. Это что же мне за королева досталась?! Еще вчера небось трескала за милую душу из мусорного бачка, а сегодня нос воротит от омлета?! Его, между прочим, даже я ем! Уже три недели! А эта, видите ли, разборчивая!