Николас, придерживающийся философии геденистов, был убежденным атеистом, и если бы Эфраим только узнал об этом, он ужаснулся бы больше, чем если бы встретил прокаженного. Но ничего этого он, к счастью, не знал и к вечеру, когда они закончили ужинать, он в конце-концов счел этого Ван Рина довольно приятным и достаточно серьезным молодым человеком.

Они не сошлись во мнениях лишь один раз. Говоря о предстоящих выборах, Николас небрежно заметил:

— Мои фермеры, конечно, будут голосовать за Ван Бурена, если только выдвижение не получит этот неизвестный Полк. А при таком раскладе событий я решу, как им будет лучше голосовать.

Эфраим судорожно передернулся.

— Ваши фермеры! Что вы хотите этим сказать?

— Мои фермеры-арендаторы на моих землях, — спокойно ответил Николас. — У меня их около двухсот.

— А разве они не владеют своей землей? — нахмурившись, спросил Эфраим.

Миранда, которая тихо сидела в уголке и на которую мужчины во время своей долгой беседы, совершенно не интересной для нее, не обращали никакого внимания, отвернулась от окна. Она была заворожена опускающимися на Нью-Йорк сумерками и мириадами огней, светящимися из окон домов. Она заметила, как Николас приподнял бровь, и выражение досады появилось на его лице.

— Разумеется, они не владеют землей, — сказал он. — Она принадлежит мне, как до меня принадлежала моему отцу, и так из поколения в поколение до Корнелиуса Ван Рина, первого патруна, получившего этот титул в 1630 году. Арендаторы платят очень маленькую сумму, мы же за это очень многое для них делаем.

— Сколько же у вас земли? — настойчиво спрашивал Эфраим.

— Несколько тысяч акров. Но мои владения не столь велики, как у Ренсселиров или Ливингстонов.

— А разве фермеры, если захотят, не могут выкупить землю, на которой работают? — Эфраим все еще размышлял над этой проблемой.

— Нет, — резко ответил Ван Рин, и Миранда увидела то, что до сих пор не заметил ее отец: за вежливостью Николаса явно скрывалось недовольство. Она не понимала только, почему. Все эти разговоры о земле и арендаторах были для нее пустым звуком. Она и не подозревала, что Николас, который предпочел бы вообще не затрагивать эту тему, последнее время стал свидетелем волнений среди арендаторов.

Он отказывался верить, что столь нравящаяся ему феодальная система, содержавшая его и его предков на протяжении двухсот лет, может оказаться под серьезной угрозой. Он обращался со своими фермерами с, можно сказать, отеческой заботой, строил им школы, церкви и мосты, покупал им новые машины, устраивал им праздники, улаживал все их разногласия. А в ответ он ждал от них благодарности, как это было всегда раньше, а так же того, что они поделятся с ним результатом своего труда.

— Я бы предпочел владеть полуакром самой каменистой земли и быть свободным, — неожиданно заявил Эфраим, — чем работать на кого-то другого даже на самой богатой ферме.

— Весьма глупо, — резко ответил Николас, но тут же себя одернул. — Осмелюсь заметить, что мы просто недостаточно понимаем друг друга. Должно быть, вам скучно слушать об этом, — добавил он, обращаясь к Миранде.

— Я не очень поняла ваш разговор, — призналась девушка. — Но мне очень понравилось глядеть в окно. Парк со всеми этими огнями и фонтанами кажется очень красивым и каким-то прохладным. Что это за большое здание, мистер Ван Рин? — указала она рукой. — И вот то?

— Не нужно называть меня мистером Ван Рином, Миранда, зовите меня кузеном Николасом, — улыбаясь сказал он. Он стоял рядом с ней, и пока они вместе смотрели на Бродвей, ее неожиданно охватило чувство восхитительной легкости. — Это Сити-Холл, — ответил он на ее вопрос. — А то здание через улицу — театр.

— О! — выдохнула она. — Как бы я хотела посмотреть какую-нибудь пьесу!

— Ренни! — сердито прикрикнул отец и виновато обратился к Николасу. — Поверьте, мистер Ван Рин, что она не столь глупа как кажется. Не пойму только, почему она часто болтает ерунду.

Миранда покраснела и опустила ресницы, однако успела заметить в глазах Николаса лукавые огоньки. Смеется он над ней или над отцом, а, может быть, над чем-то еще, размышляла она. Она не перенесла бы, если бы он смеялся над ней, потому что ей отчаянно хотелось ему понравиться. Конечно, он сам уже стар и давно женат, но кто-нибудь, похожий на него, только моложе и с черными сверкающими глазами идеально подойдет ее грезам, и она встретит наконец своего принца, как это случилось много-много лет назад с прекрасной Эсмеральдой.

В эту ночь Миранда почти не спала. Все казалось ей странным; огни улицы, свет которых проникал в ее комнату даже через задвинутые шторы, удивительно мягкая постель, отсутствие Табиты. Впервые в жизни Миранда спала одна и почему-то скучала без теплого дыхания Тибби и ее неустанного тихого бормотания, совсем не похожего на непривычный ей шум. Она слышала тиканье часов из оникса на каминной полке, громыхание повозок по булыжникам мостовой, звон колоколов с находящейся неподалеку церкви Святого Павла, а так же раздающийся с завидной регулярностью голос сторожа: «Сейчас один час после полуночи. В третьем округе все спокойно».

А позднее, когда начался рассвет, сторож, словно вдохновленный скорым освобождением от своих тяжких обязанностей, начал выражаться более пространно: «Сейчас вторник июньского утра. Четыре часа утра, и все спокойно. Джон Тейлор по-прежнему наш президент. Погода прекрасная, благослови вас Господь».

В пять часов Миранда поднялась с постели.

Она оделась и почти час просидела у окна до тех пор, пока в гостиной не появились официанты с завтраком. Она была слишком возбуждена, чтобы много есть, а когда появился Николас, и одобряюще улыбнувшись, сказал, что их у входа уже ожидает коляска, она подавила в себе внезапно возникшее желание намертво вцепиться в отца.

Этим утром Эфраим не был склонен к излишним сантиментам. Дочь все равно уезжала, а ему не терпелось вернуться домой. Он тоже плохо спал этой ночью, потому что никогда не принадлежал к людям, радующимся переменам в монотонной рутине жизни.

Поэтому стоя на ступенях Астор-Хауз, они торопливо проговорили слова прощания.

— Господь Бог в своем провидении будет руководить тобой, Миранда. Всегда помни, что ты раба Божья и служи ему со всем тщанием, — заявил Эфраим, решительно надевая свою круглую бобровую шапку. — Прощайте и вы, сэр, — Эфраим повернулся к Николасу, стоящему рядом с ними. Темные непокрытые волосы Ван Рина были слегка взъерошены утренним ветерком. — Наказывайте ее, если это понадобится. Я буду молиться, чтобы она оказалась полезна вам и вашей жене. Предупреждаю вас, она ленива. Проследите, чтобы она часто писала домой, и не позволяйте ей забывать о молитвах.

Миранда покраснела, а Николас, церемонно поклонившись, ответил:

— Я буду обращаться с ней так же, как со своей собственной дочерью.

Но я же не его дочь, размышляла Миранда, он старше меня только на тринадцать лет. И эта простая мысль внезапно поразила ее.

— Тогда до свидания, — сказал Эфраим. Он подхватил свою плетенную корзину и быстро зашагал по Бродвею.

Миранду сразу же охватило чувство жалости к самой себе. Он мог бы поцеловать меня на прощанье, думала она, признавая, впрочем, что это глупо с ее стороны. Эфраим терпеть не мог никаких нежностей. И в любом случае, он не очень-то меня любит, размышляла она с самым разнесчастным видом. Но она знала, что Эфраим, если уж на то пошло, все-таки думал о ней. Он выполнил свои обязательства, хотя и не слишком охотно, передал ее новоиспеченному кузену, а теперь волновался, как бы поскорее вернуться к своим настоящим интересам.

Она только тревожно вздохнула, когда Николас проводил ее в экипаж. Пока они ехали на запад по Барклай-стрит, она была слишком подавлена, чтобы замечать что-либо вокруг. Она никогда не ездила в таких красивых экипажах, но даже кучер в дорогой ливрее, гордо восседавший на козлах, и две великолепные гнедые лошади не могли привлечь ее внимание.