— В любом случае он приятен вам, — ответил Джефф, собираясь идти дальше.

— Вердикт справедлив, но излишне суров, — спокойно произнес Николас. — Если бы я был на его месте, я бы покончил с собой. Лучше умереть, чем сидеть в тюрьме.

Уверен, он бы так и сделал, решил Джефф, и ответил:

— Я не согласен с вами, мистер Ван Рин. Жизнь это сокровище, от которого нельзя отказаться по собственной воле. А теперь, если вы позволите… Я скоро уезжаю в Нью-Йорк и у меня много дел.

— Вот как? — вежливо спросил Николас.

— И когда я буду поблизости, я, может, загляну к мисс Уэллс, — зачем-то добавил Джефф, совершенно не интересуясь в этот момент, как к его словам отнесется Николас.

В глазах Ван Рина появилось отсутствующее выражение.

— Если вы ее увидите, — промолвил он наконец после долгого молчания, — можете передать ей, что в апреле я отправлюсь вниз по реке.

— Конечно, — ответил Джефф, не заметив в словах Николаса ничего особенного. Он думал так вплоть до этого момента и удивился.

Когда он передал послание Миранде, он больше не задавал себе подобных вопросов. Миранда вся воспламенилась от радости.

— Он так и сказал? — воскликнула она. — О, спасибо, спасибо, Джефф.

В порыве чувств она впервые назвала его по имени, смешав во вздохе облегчения смех и слезы. Все в порядке. Николас не мог ответить на ее письмо, потому что Драгонвик был закрыт, а он сам где-то путешествовал. Но он будет здесь в апреле, как и обещал.

Она улыбнулась Джеффу, словно предлагая ему разделить с ней радость.

— Миранда, — неожиданно заговорил он, — почему вы делаете себя несчастной, мечтая о том, чего вы никогда не получите? Неужели вам не нравится жить в своем доме? Ферма так красива…

— Красива! — с изумлением повторила она, оглядываясь вокруг.

Сад, где они стояли, располагался выше фермерского дома, который словно белый голубь ютился под болиголовами и высокими вязами. Поля, перегороженные каменными стенами, плавными волнами удалялись к сапфировой полоске далекого Зунда. Воздух, необыкновенно чистый, был напоен запахом лаванды и сжигаемых листьев. Клены на Кэт-Рокк-Хиллс горели красным и золотым, и этот цвет еще больше усиливался в зарослях сумаха и золотарника на фоне серой стены небольшого кладбища.

— Может быть, здесь очень даже мило, — страстно ответила Миранда, — но здесь нет изящества, нет элегантности, а что до фермы… то здесь ничего не найти, кроме изнурительной работы.

Она грустно взглянула на свои руки. Несмотря на всю ее тщательную заботу о них, они покраснели, а два ее розовых ноготка были некрасиво обломаны.

— Миранда, вы не… — начал было Джефф, но затем просто рассмеялся. Она его не слушала. — Пойдемте, покажите мне ферму. Мне это очень интересно, даже если не интересно вам.

И взяв ее за руку, он помог ей перелезть через ограду.

На ферме Уэллсов по воле случая Джефф остался на несколько дней, потому что в ночь его приезда у малышки вдруг заболело горло. Через несколько часов там появились страшные белые пятна, и перепуганная Абигайль, которая уже потеряла из-за этой болезни одного ребенка, не нуждалась в объяснениях Джеффа, чтобы понять, что у Чарити дифтерия.

Ей не нужен был Джефф, чтобы поставить этот диагноз, но она отчаянно нуждалась в нем, когда удушающие пленки стали грозить страшной бедой, и только быстрое и умелое введение Джеффом полого тростника в горло малышки, спасло ее. Джефф и Абигайль без сна и отдыха трудились три дня и три ночи, протирая девочку губкой, делая припарки и ингаляции скипидаром. Миранда, которая никогда ничем не болела, была, несмотря на ее протесты, изгнана из комнаты.

Когда опасность была позади, и Чарити со свойственной детям быстротой начала поправляться, вся семья смутила Джеффа благодарностью.

— Я никогда не забуду, что вы сделали, никогда, — облегченно всхлипывала Абигайль, измученная невероятным напряжением.

И в этот вечер за семейной молитвой Эфраим выбрал из Библии главу о добром самаритянине вместо той, которую он хотел прочитать раньше. В своей молитве он возблагодарил Господа за то, что он «послал нам помощь в час нашей нужды!»

Эфраим согласился принять отказ Джеффа от всякой оплаты своего труда лишь из-за уверенности, что молодой врач вскоре станет его зятем. Поэтому он был очень изумлен, когда однажды утром Джефф просто сел в седло и после теплого прощания отправился в Гудзон, так и не попросив руки Миранды.

— Не понимаю я нынешних молодых людей, — проворчал Эфраим. — Сами не знают чего хотят.

Тут его осенила новая мысль.

— Должно быть, Джефф отправился домой, чтобы перед нашим разговором сделать необходимые приготовления. Он скоро вернется. Вот так то.

— Возможно, — тихо ответила Абигайль. Ей все было известно, но она предпочитала не выводить мужа из заблуждения раньше, чем это будет необходимо.

Николас приехал в Гринвич второго апреля, ровно через год после того памятного дня, когда он в последний раз видел Миранду. Он отправился в гостиницу Уидов на Мейн-стрит, и, обнаружив, что предложенные ему комнаты тесные и шумные, так как они выходили на Бостон-Пост-Роуд, где без перерыва сновали торговые фургоны, кареты и дилижансы, отправил своего лакея наводить справки, а затем сел в карету и поехал через весеннюю слякоть на Нарт-стрит в Стэнвич, где занял второй этаж маленького отеля.

Как только он поселился там, и смущенный владелец отеля, редко видевший в эти дни постояльцев и уж тем более такого ранга, вылезал из кожи вон, распаковывая его вещи. Николас распорядился подать бокал мадеры, а затем раскрыл свой несессер для письменных принадлежностей и достал перо и бумагу.

Через час мальчик-посыльный передал его записку на ферму Уэллсов. Она была вручена Эфраиму, который в это время мыл под насосом свою голову. Он вошел на кухню, где Миранда и Абигайль накрывали на стол. В его влажных пальцах была зажата записка.

— Ничего не понимаю! — воскликнул он. — Твой распрекрасный кузен Николас остановился в Стенвиче и он желает поговорить со мной по какому-то важному делу.

Миранда бросила беглый взгляд на знакомый почерк. Кухонная печь, отец и мать, стоящие рядом, медленно закружились перед ее взором. Она уцепилась за стол и закрыла глаза. Затем совершенно неожиданно она успокоилась. Долгая неуверенность осталась позади. Сейчас могут возникнуть новые трудности — папа бывает иногда невыносимым человеком, но она знала, что Николас справится с ним и добьется всего, чего он захочет.

— Чего, интересно, ему надо? — ворчал Эфраим, расчесывая гребнем бороду. — Ренни… — он повернулся к дочери, но Миранда уже убежала наверх.

Зеленое шелковое платье, хоть и давно не надеваемое, было уже готово. Она вытащила его из пахнущего лавандой шкафа, где оно с нетерпением ожидало своего часа.

Она разделила свои волосы и намотала их вокруг пальца, чтобы образовались локоны по обеим сторонам лица, а остальные сложила в тяжелый пучок на затылке. Затем она побрызгала гелиотроповой туалетной водой запястья и лоб и, тщательно одетая, развязала шелковый шнурок, вытащив из потайного места обручальное кольцо, затем поцеловала его и надела на палец.

Когда она сошла вниз, с улицы раздался шум подъезжающей кареты. Когда она вошла в кухню, все услышали стук в парадную дверь, ту самую дверь, которой они не пользовались.

Эфраим пошел открывать, и вся семья столпилась позади него в холодной передней комнате. Он отодвинул засов, и вошел Николас. Ван Рин поклонился Эфраиму, и остановившись у порога — его голова почти касалась низкого потолка, — внимательно рассмотрел другие лица, которые видел в первый раз. Когда он взглянул на Миранду, державшуюся позади, ее сердце готово было выскочить из груди, а руки затряслись от радости, что этот миг наконец-то наступил.

Лицо Николаса посветлело, когда он пристально посмотрел в ее глаза. Он словно задавал ей вопрос, который не нуждался в ином ответе, кроме выражения ее лица. Он быстро прошел через комнату, и взяв руку Миранды, поднес ее к своим губам.