Он отпустил ее запястье и, открыв серебряную шкатулку, вытащил клейкий черный шарик, который положил на открытую ладонь.

— Опиум, моя дорогая.

— Она переводила взгляд с клейкого шарика на ладони мужа, на его лицо.

— Но ведь это наркотик, ведь так? — неуверенно спросила она. Она узнала значение этого слова всего два года назад, когда прочитала в одной газетной статье об опасности торговли опиумом, а до этого о нем даже не слышала.

Николас вставил одну из проволочек в шарик и, вывернув крошечную бусинку, начал нагревать ее на жаровне.

— Вы ошибаетесь, моя дорогая, — сказал он, и его голос перешел на гипнотический шепот. — Это не наркотик, а копье, пронзающее туман, что отделяет нас от реальности. Это мой слуга. Все вещи мои слуги. Ведь я хозяин жизни и смерти. Разве вы не знали этого, Миранда?

Он повернул голову и улыбнулся, глядя на нее из-под полуприкрытых век. Сердце Миранды испуганно забилось, но ей удалось ответить спокойно:

— Вы больны, Николас. И я уверена, что бы это ни значило, оно причиняет вам вред. А теперь пойдемте вниз… пожалуйста.

Он лениво засмеялся и поместив приготовленный шарик в расширяющуюся часть трубки, глубоко затянулся, одновременно опускаясь на кушетку.

Она медленно отодвинулась, но в этот момент он выбросил вперед руку и вновь схватил ее за запястье.

— Николас, — произнесла она, глядя на него сверху вниз, — я не понимаю. Зачем вы делаете это?

Это случилось как раз после визита к Эдгару По, когда Николас впервые попытался воспользоваться этим орудием силы. Через некоторое время после поездки он отправился в закрытый ставнями дом на Мотт-стрит. Первый опыт оказался неприятным. Опиум не уступил ему господства. Очень долго он не искал его. Он ощущал нежелание. До чего же теперь оно кажется непростительным!

Он лежал, размышляя об этом, пока его мысль не обрела форму, и он не увидел перед собой маленькое ползущее животное, которое надо было уничтожить. И все, что только могло затенить сияющее великолепие, должно было быть уничтожено. Он повернул голову и посмотрел вверх на Миранду. Она тоже была охвачена чем-то светящимся и струящимся. В сумраке комнаты ее золотая головка казалась только ярким пятном. Его пальцы сжимали ее руку до тех пор, пока Миранда не стала сопротивляться.

— Отпустите меня, — прошептала она. — Мне больно.

Он увидел, что она дрожит, а ее глаза чуть прикрыты, чтобы он не прочел в них страх.

— Пустите! — воскликнула она уже громче.

— Но вы же не хотите уходить, моя родная. Ваша душа и тело лишь отражение моей воли.

Он сильно рванул ее за руку, и ей пришлось опуститься на кушетку рядом с ним. Ее крики замерли под его губами. Она вся застыла. Запах опиума вызывал у нее тошноту.

Наконец его хватка ослабла. Он столкнул ее с кушетки и потянулся к серебряному ящичку.

— Уйдите, — тупо сказал он. — Вы утомили меня. Вытащив из кармана ключ, он бросил его на пол. Миранда наклонилась за ключом и невольно застонала от боли, прострелившей ее запястье.

Николас лежал неподвижно, его глаза были закрыты.

Миранда отперла дверь и, аккуратно прикрыв ее за собой, медленно спустилась в свою спальню.

Пегги, складывающая в это время свежевыстиранное белье, увидев свою хозяйку, вскрикнула от изумления.

— Кто это вас, мэм?

Она в ужасе смотрела на госпожу. Ее волосы рассыпались по плечам и были спутаны, красивый розовой корсаж был порван, но страшнее всего выглядели огромные, распахнутые болью глаза и побелевшие дрожащие губы.

— Вы поранились, моя дорогая, — воскликнула Пегги, прикоснувшись к посиневшему запястью. — Это он сделал?.. — в неожиданном возбуждении закричала она. — Так значит, он все же пьет, и поэтому запирается наверху!

Миранда покачала головой.

— Он не пьет.

Она устало подошла к туалетному столику, взяла расческу и положила ее вновь.

— Пегги, я должна встретиться с доктором Тернером. Только бы он был в городе.

— Он там, мэм. Только вчера на кухне говорили о нем и о том, какой он прекрасный врач. Вы хотите показать ему свою руку?

Миранда взглянула на запястье.

— Да-да, конечно. Ее надо перевязать. Я не решаюсь ехать в Гудзон. Я должна отправить с кем-нибудь записку… Но я не знаю…

— Предоставьте это мне, мэм, — сказала Пегги, в ее голосе звучало понимание и сочувствие. — Напишите ему несколько слов. Я постараюсь, чтобы он получил записку к ночи.

— Но как ты сделаешь это втайне от всех?.. — зашептала Миранда, с сомнением глядя на служанку. — Чтобы никто не узнал?..

В Драгонвике ничто не проходило без ведома Николаса, ни один приказ не отдавался без его одобрения и он был в курсе всех, даже самых незначительных событий.

Пегги застенчиво улыбнулась.

— В деревне есть один парень, мэм, Ханс Клопберг, подмастерье кузнеца, так вот я ему немного нравлюсь. Ему можно доверять, хотя он и неуклюжий голландец.

— Пегги, милая, ты не… не влюбилась? — воскликнула Миранда, даже на мгновенье забыв о собственных проблемах. Выражение лица маленькой горничной привело ее в замешательство. Она уже привыкла считать ее верность и любовь чем-то само собой разумеющимся. Ей никогда даже в голову не приходило, что у Пегги может быть своя личная жизнь, что в один прекрасный день она захочет — и эта мысль ужаснула ее — покинуть ее, чтобы выйти замуж.

Пегги без труда прочитала все эти мысли на лице своей хозяйки.

— Я никогда не оставлю вас, пока нужна вам, дорогая миссис, — в порыве чувств воскликнула она. — Никогда.

Но ведь я же не могу держать ее при себе, если у нее есть возможность стать счастливой, с отчаянием думала Миранда, возможность покинуть этот дом. А я вот не знаю, как буду жить без нее. Она вдруг поняла, что уже люто ненавидит этого Ханса Клопберга, кем бы он там ни был, и в то же время презирает себя за свой эгоизм. И все же в мире было лишь два человека, в чьей любви она была неизменно уверена — Абигайль и Пегги.

И никому из них она не могла отплатить тем же, потому что ее отделяла всегда от них тень Николаса.

— Ну же, мэм, пишите письмо, — настойчиво подбодрила ее Пегги. — Думаю, мы не станем приглашать молодого доктора в дом, ведь не известно, когда он появится здесь, и что он может увидеть из башни. Вы должны встретиться с доктором где-нибудь снаружи.

Она быстро все обдумала, видя, что несчастная дорогая леди слишком расстроена, чтобы самой об этом позаботиться.

— У старой мельницы за ручьем, мэм, как только рассветет. Вы можете незаметно выскользнуть из дома. Напишите все это в записке.

А уж Святая Матерь Божья позаботится о том, чтобы тот не сошел вниз раньше времени, добавила она про себя.

Ее молитвы были услышаны. Всю долгую ночь из комнаты в башне не доносилось ни звука. Миранда лежала в одиночестве без сна на огромной кровати Ван Ринов. Ее больная рука беспрестанно ныла. В пять утра она встала и с помощью Пегги нашла в себе силы одеться. Ноябрьское утро было холодным. Пальцы обеих женщин закоченели, пока они застегивали бесчисленные пуговицы на синем шерстяном платье Миранды, поверх которого была накинута серая дорожная пелерина с капюшоном.

Все устроенно, шепотом сообщила Пегги. Ханс ездил в Гудзон, взяв рабочую лошадь отца и объяснив поездку внезапной болью в ноге, которую необходимо показать врачу.

— Хотя никаких болезней у него отродясь не было, — взахлеб рассказывала Пегги. — Думаю, милосердные святые простят ему эту ложь… К тому же он так умело, так ловко все проделал.

Миранда печально улыбнулась, слыша очевидную гордость в голосе Пегги.

— Да, очень ловко, а что потом?… — настойчиво спрашивала она.

Джефф проснулся и прочел записку.

— Сначала он выглядел ошеломленным, словно курица, высидевшая утят, — заявила Пегги, повторив выражение своего поклонника… — А потом вскочил и засуетился, и сказал, что будет там к назначенному времени.

Миранда наклонилась и поцеловала Пегги.

— Спасибо, — шепнула она.