— А это не грех? — встревожилась Харани.

— Нет, — ответила я, — этот человек был моим супругом в другом рождении.

— В другом или в этом? Я что-то не поняла.

— Молчи, — улыбнулась я.

— Если в этом, выкладывай тогда пятьсот рупий. За меньшую плату я не согласна сносить побои, — рассмеялась Харани.

После этого я пошла к Шубхашини и обо всем ей рассказала. А она, в свою очередь, отправилась к свекрови.

— Кумудини заболела, — заявила Шубхашини, — и не может сегодня готовить. Пусть этим займется мать Шоны.

Мать Шоны стала хлопотать на кухне, а Шубхашини увела меня к себе в комнату и заперла дверь.

— Зачем ты это сделала? — удивилась я.

— Надо тебя принарядить!

Шубхашини сама умыла мне лицо, смазала ароматным маслом волосы и старательно причесала их.

— Такая прическа стоит тысячу рупий. Когда разбогатеешь, пришлешь их мне, — пошутила Шубхашини.

Затем она достала очень красивое, нарядное сари — о такой одежде могла мечтать любая женщина — и, несмотря на мои протесты, обрядила меня в него. Опасаясь, как бы этот великолепный наряд не разорвался, если я буду противиться, а она — чрезмерно усердствовать, я больше не возражала.

Но когда Шубхашини принесла мне свои украшения, я решительно воспротивилась.

— Ничего не надену, — твердо сказала я.

Шубхашини долго спорила, но в конце концов ей пришлось уступить. Тогда она сказала:

— Но уж от этого, думаю, ты не откажешься?

И она сорвала несколько веточек жасмина, с не раскрывшимися еще бутонами, свила из них гирлянды и украсила ими мои руки и шею. Затем достала пару новых золотых серег.

— Эти серьги Ро-бабу купил на мои собственные деньги. Это мой подарок тебе. Где бы ты ни была, надевая их, ты будешь обо мне вспоминать. Кто знает, сестра, свидимся ли мы еще когда-нибудь, — на все воля всевышнего, — так позволь мне подарить тебе эти серьги, не упрямься. — И Шубхашини расплакалась.

Я тоже едва сдерживала слезы и не могла вымолвить ни слова. Шубхашини вдела серьги мне в уши.

Когда наконец я была наряжена, служанка принесла сына Шубхашини. Я взяла его на руки и стала рассказывать ему сказку. Вскоре малыш уснул.

Я не могла не поделиться с Шубхашини своими сомнениями.

— Я счастлива, — проговорила я. — Но его я осуждаю. Я знаю, что он мой муж, и потому так веду себя с ним, и греха, мне кажется, в этом нет. Но он!!! Он ведь не мог узнать меня, потому что видел всего раз, когда я была одиннадцатилетней девочкой. Он уже тогда был взрослым — потому-то я так хорошо его и запомнила. Грешно воспылать страстью к незнакомой женщине, но не мне судить его, он мой муж, так уж лучше мне вообще не размышлять над этим. Но в будущей я все же заставлю его изменить свои привычки, я дала себе слово.

— Более капризной женщины, чем ты, не сыскать! — воскликнула Шубхашини. — У него ведь нет жены!

— А у меня есть муж?

— Что поделаешь! — сказала молодая женщина. — Разве женщины и мужчины равны! Интересно, что было бы с тобой, если бы тебя заставили служить и зарабатывать деньги?

— Что было бы! Пусть они попробуют носить, рожать и воспитывать детей, тогда и я пойду служить. Каждый делает то, что может. Но неужели мужчине трудно совладать со своими страстями?

— Ладно, ладно, — сказала Шубхашини, — сначала построй дом, а потом уже поджигай его. Оставим лучше этот разговор. Тебе предстоит завоевать сердце собственного мужа. Посмотрим, как ты сдашь этот трудный экзамен. Ведь иного пути для тебя нет.

— Такой науки я никогда еще не изучала, — ответила я, немного подумав.

— Тогда поучись у меня. Ведь я в ней настоящий пандит[24].

— В этом я уже успела убедиться.

— Так вот, слушай, — сказала Шубхашини, — предположим, что ты мужчина. Следи внимательно за тем, как я буду обольщать тебя.

Шалунья натянула на голову край сари и поднесла мне бетель[25], который она сама старательно приготовила. Держала она его только для Ромона-бабу, даже сама ни разу не пробовала. Здесь же, в комнате, стояла хукка[26] Ромона-бабу, в чашечке для табака лежал один пепел. Но Шубхашини сделала вид, что раскуривает хукку для воображаемого мужчины. Затем она взяла опахало и принялась меня им обмахивать. На руках ее нежно зазвенели браслеты.

— Ты учишь меня не обольщать, а прислуживать, сестра, — сказала я. — Неужели я затеяла все это для того, чтобы показать, какая я хорошая служанка?

— А разве женщина создана не для того, чтобы служить мужчине? — удивилась Шубхашини.

— Твоя наука пригодится, когда он полюбит меня, — продолжала я. — Тогда я буду обмахивать его опахалом, растирать ему ноги, готовить бетель, раскуривать хукку. А сейчас это все ни к чему.

Шубхашини, смеясь, села рядом со мной, взяла мои руки в свои, и мы стали болтать. Моя подруга была весела, жевала бетель, раскачивала серьги в моих ушах. Вдруг она вспомнила о том, что я скоро уеду, и на глазах у нее блеснули слезы. Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, я сказала:

— Умение прислуживать, пожалуй, сильное оружие в руках женщины. Но подействует ли оно на У-бабу?

— Если не подействует, значит, ты ничему от меня не научилась, — рассмеялась Шубхашини. Одной рукой она обвила мою шею, другой взяла меня за подбородок и поцеловала. На щеку мне капнуло несколько слезинок.

Проглотив подкативший к горлу комок, я пошутила:

— Не воображай, что я стану платить тебе за твою науку!

— Тогда я больше не стану учить тебя! — воскликнула Шубхашини. — Обходись своими познаниями. Вообрази, что я — У-бабу. — Моя подруга легла на тахту и, чтобы не расхохотаться, уткнулась лицом в край сари. Наконец, справившись со смехом, она строго взглянула на меня, однако тут же снова рассмеялась.

— Итак, ты сдаешь экзамен, — продолжала она, успокоившись.

Я показала Шубхашини все, на что я способна, но об этом читатель узнает позднее.

— Сгинь, грешница! — воскликнула Шубхашини, отталкивая меня. — Ты настоящая кобра!

— В чем дело, сестра? — удивилась я.

— Какой мужчина устоит перед такими взглядами, перед такой улыбкой? Любой погибнет!

— Значит, я выдержала экзамен?

— На «отлично»! Ни один из ста шестидесяти девяти мужчин-служащих комиссариата наверняка не видел ничего подобного. Если у твоего мужа закружится голова, дай ему немного миндального масла.

— Шубхашини. Хорошо. Кажется, господа поели! Слышишь, шумят. Сейчас сюда придет Ромон-бабу, так что я удаляюсь. Скажу откровенно, из всей твоей науки мне больше всего понравились поцелуи. Поучи меня еще.

Мы крепко обнялись, поцеловались и долго плакали, прижавшись друг к другу. Существовала ли на свете такая бескорыстная любовь, как наша? Кто полюбит меня сильнее Шубхашини? Нет, до самой смерти я не забуду ее.

Предупредив Харани, я спряталась у себя в комнате. Вдруг в доме началась суматоха, кто — «воды», кто — «лекарства», кто — «врача». Словом, шум поднялся на весь дом. Как всегда, посмеиваясь, ко мне вошла Харани.

— Что случилось? — спросила я.

— Господин упал в обморок.

— Что было дальше?

— Он пришел в себя.

— А сейчас?

— Сейчас он чувствует себя слишком слабым, чтобы пойти домой. И его, бедняжку, уложили спать в комнате рядом с большой гостиной.

«Это хитрость!» — смекнула я.

— Как только все уснут, — сказала я Харани, — проведешь меня к нему.

— К больному-то?

— Он такой же больной, как и ты. Все устраивается как нельзя лучше.

Служанка ушла, давясь от смеха.

Наконец в доме все стихло, и за мной явилась Харани. Когда я вошла, муж мой лежал на постели и вовсе не выглядел больным. На столе стояли два светильника, но мне казалось, будто не они освещают комнату, а красота моего супруга — так он был хорош собой. Словно стрела пронзила мне сердце, и в то же время радость овладела всем моим существом. Это было мое первое свидание с мужем. Трудно передать, какое я испытывала счастье. Словоохотливая от природы, тут я от волнения не могла вымолвить ни слова, будто лишилась дара речи, и трепетала вся с головы до пят. Мне казалось, что я слышу громкий стук своего сердца. Во рту у меня пересохло. Наконец я не выдержала и расплакалась. Но мой муж не мог, разумеется, угадать причины моих слез, и удивился.