Duerna, adoma, domajo, сосуд для вина… Как далеко все это от морской дорны. И кто объяснит, откуда пришло имя к прекрасному судну галисийских морей — судну, которое нам теперь советуют продавать на канадские озера. А мне нравится дорна, скользящая по бухте Ароса из Сальверы, что в устье реки, к Вильягарсии (именно так говорится в песне). Испанский поэт как-то обратился к Богу: «Господи, кто научил тебя очертаниям лилии?» В этот прозрачный и золотой вечер мне хочется спросить, кто подсказал Создателю очертания и несравненный полет дорны. Кельтская она или норманнская — не все ли равно!

Наперекор всем мыслимым и немыслимым препятствиям галисийские флоты вернулись на Грейт-Сол (gran suelo, Большая земля?) и Видал-Банк, где они десятилетиями ловили рыбу. Эти отмели галисийский рыбак воспринимал едва ли не как поместья, с которых он взимал оброк по праву давности. Название их всегда было не очень понятно. Вместо sol иногда писалось sole, и, следовательно, речь шла о море Камбалы. Впрочем, по-французски sole также участок пахотной земли, который один год засеивается пшеницей, другой, скажем, овсом, а третий отдыхает под паром. Галисийцам — будучи мореходами, они все же остаются землепашцами — по душе скорее второе объяснение того, почему так называются воды, куда им ежедневно приходится забрасывать сети. Французское sole родственно галисийскому sollo: это имя рыбы, похожей на камбалу, но менее ценной (pleuronectes platessa). Однако поэзия морских просторов требует иного слова, и мы выбираем Sol — солнце, великолепное солнце. Хотя, конечно, дневное светило не часто появляется в царстве дождя и тумана, на мрачных небесах киммерийского моря, о котором вспоминал Ренан, обращаясь, нет, взывая к афинскому Акрополю.

Да, галисийские суда опять вышли в море, но не решены бесчисленные сложные проблемы, начиная с устаревшей, почти средневековой организации рыболовецкого промысла. В дни жарких споров между судовладельцами, патронами и моряками иногда казалось, что эти люди решились на самоубийство, поскольку никто не осознавал главного: при любых штрафах или арестах покинуть море Солнца, море штормов, воспетых Хосе Мария Кастровьехо, было чудовищной ошибкой. В конце концов флоты вернулись к местам, где морские волны, чайки и даже ветры говорят между собой по-галисийски. Нелегко было убедить английских судей и яростных ирландцев, которые привнесли в тяжбу об отмелях дух своих непрерывных гражданских распрей. Им стоило бы вспомнить, что мы веками давали убежище детям Святого Патрика, священникам и воинам, бежавшим от англичан. А раньше мы посылали на их землю своих знаменитейших мужей, и старый король Бран, герой кельтского предания, зажигал в море путеводные огни — так начиналась история большого маяка в Лa-Корунье, славой равного Александрийскому или Мальтийскому.

Да и сегодня к ним отправляется наш корабль, носящий имя Брана и построенный в Ное-Ноэле, городе, каким-то образом (если верить эрудитам прошлого) связанном с Ноем и его ковчегом; ах уж эти галисийские моря! — так вот, корабль из дуба и бычьих шкур, на котором интеллектуалы из университета Сантьяго-де-Компостела собираются плыть к берегам Бретани, Корнуэлла и Ирландии. И может так случиться, что, увидев на горизонте странное медлительное судно, ирландские моряки заподозрят козни галисийца, решившего прикинуться древним человеком и со всеми удобствами ловить мерлана в море Солнца. «Бран» стоит на якоре в бухте Виго, пока не наполнит его парус ветер с Юга, теплый и прозрачный зюйд-вест. Остается уповать на благосклонность ветров, так как во всей моряцкой Галисии не осталось знатока ритуалов, которые подчиняли человеку этих могучих владык, опьяненных свободой.

А тем временем на реке Улья местные жители устраивают Праздник викингов, вспоминая норманнов, летних грабителей, что с огнем и мечом проходили по Галисии, задерживаясь лишь ненадолго — изнасиловать кого-нибудь, сварить густое пиво и зажарить барсука. Сегодня вражду между викингами и галисийцами сменили мирные пирушки. Норвежские завоеватели приходили на кантабрийскую землю в сопровождении поэтов, воспевавших каждый их шаг изощренным скальдическим языком. Король Сигурд прибыл в Галисию осенью 1109 года с шестьюдесятью судами; при нем были три скальда — Торарин Стутфельд, Эйнар Скуласон и Хальдор Сквальдре. Он остановился в бухте и решил здесь перезимовать. Вот как рассказал об этом Эйнар Скуласон:

«В Якобсланде» — это значит «в земле Иакова», Святого апостола Компостелы, Сантьяго. «Занимаясь святыми делами…» Надо думать, король совершил паломничество к гробнице апостола. Как новообращенный христианин, он был весьма щепетилен в делах веры. Следующей весной, захватив Синтру, норвежец перебил всех мавров, отказавшихся креститься. «Сбившийся с пути граф» — очевидно, правитель Галисии, вассал леонского короля, не дававший викингам провизии: его земля была нища и скудна. Сигурд обложил «сбившегося» графа в его замке и получил искомое: соколы, то есть воины Сигурда, нашли пропитание… Воистину, галисийцы с их «Браном» и Праздником викингов в Катойре народ миролюбивый — поминая старинные плавания, они отплачивают добром за зло. К вящему удовлетворению читателя могу все же сообщить, что пару лет назад на Празднике викингов были две норвежки и, как рассказывает мой знакомый, преподающий испанский язык в известном скандинавском университете, одна из девушек стараниями аборигена оказалась беременной. В некотором роде историческая компенсация.

Не раз обращались поэты к тем лучезарным бичам, которыми маяки хлещут плоть океана, разрывая покровы тьмы. Самые восторженные поклонники были у маяков в эпоху романтизма, когда наш герцог Де Ривас воспевал свет Мальты; однако и в недалеком прошлом французский стихотворец Жан-Поль Туле пел нормандским и бретонским огням литанию с таким рефреном: «Но где ж маяк Александрии?» Александрийский маяк! Она действительно существовала, эта высокая башня, на которой разжигали костер, возвещавший о близости порта. Рассказывают удивительные вещи — якобы огонь был виден за сто миль благодаря чудесному зеркалу, одному из тех, что описывал Бернардо де Бальбуэна, певец Ла-Коруньи, Брана и Геркулесовых столпов:

Огненные советы! За несколько ночей до прибытия в Александрию видели на кораблях этот заботливый луч. Чего только не говорили о нем; ходили слухи, что несравненный александрийский огонь похищен и теперь освещает какому-то кораблю дорогу во мраке бури или помогает разглядеть в заливе Большой Сирт самое дно жутких подводных пропастей, населенных чудовищами, или служит для измерения Левиафанова хребта (ведь надо убедиться, что это именно Левиафан, а не Сицилия, не Великая Греция). Мне часто приходит в голову такая мысль: когда волшебная лодка (мы, галисийцы, верим, что она была каменная) несла тело апостола Иакова из Яффы к низовьям реки Улья, в Средиземноморье еще жила греко-римская мифология — кони Посейдона, Сцилла, Харибда, сирены, чьи матери пели Одиссею, — и действовал Александрийский маяк с его сияющей дланью. Это был важнейший огонь классической древности, и, когда он погас, по сути, умер античный мир. Но, повторю, у Александрийского чуда был звездный час, в который он своим огненным перстом указал апостольской ладье дорогу на Запад; кони Посейдона спали, и лишь дельфины резвились в светящейся пене кильватера.