А завтра предстояло вплотную заняться делом. Да так, чтобы никто и не догадался, что сам Кирилл Владимирович всемерно заинтересован в общении с инженерами и заводчиками в поставках вооружения для Экипажа. Вот смеху бы было, узнай все остальные, что Сизов и сам невероятно рад отправиться в Москву и Тулу. Как всё же хорошо получилось! Улыбка от этих мыслей становилась всё менее дежурной, а всё более — заговорщицкой. Играть — так играть. А лучшая игра- это жить. Так что — жить, жить и быть недалёким третьим в очереди претендентом, попавшем в политическую "передрягу", а не будущим творцом судьбы империи…

— Пулемётный расчёт, очередью, пли! — и тут же раздался треск пулемётной очереди.

Восемь "виккерсов", крепко стоявший на своих трёх "ногах", мерно выплёвывал град патронов в какую-то металлическую чешуйчатую пластину, или, если смотреть поближе, кирасу.

Обычно те, кто впервые видел творения подполковника Чемерзина, насмехались над "железкой". Но после первой же демонстрации им приходилось молча взирать с распахнутыми ртами на панцирь, который с трёх сотен шагов пробить пулемёты просто не могли. Их ещё в июне тысяча девятьсот пятого продемонстрировали в действии Николаю II в Ораниенабауме, и самодержец распорядился отправить на Дальний Восток первую партии "броней". Не успели они в срок…

Затем несколько партий изготовили для резерва столичной полиции, отправили около пяти тысяч "доспехов" в Варшавскую крепость — и благополучно позабыли. Как обычно, чиновники оценили жизнь солдата дешевле, чем стоимость панциря. Однако Сизов решил первым делом наведаться именно сюда, в департамент Московской полиции. Осмотрев сохранившиеся комплекты, Кирилл Владимирович потребовал нового испытания, желая лично убедиться в том, что Сизов читал только в книгах, а Романов слышал со слов очевидцев прошлых стрельб.

Сизов сглотнул, увидев, что пули застревают в обшитом шёлком панцире, не разлетаясь в стороны и не создавая даже трещин в металле. Кирилл всё-таки ещё не готов был поверить, что такого эффекта смогли добиться. Дело решил случай: кто-то из чиновников министерства финансов (целую делегацию направили в Москву вместе с проштрафившимся командиром Экипажа) заикнулся, что панцири слишком дорогие, и что жизнь солдата дорого обойдётся казне, и так влезшей в долги. Один такой обошёлся бы примерно в четыре-пять тысяч рублей. И тогда в Кирилле воспылал инстинкт "сделать назло".

— А ну-ка, подайте мне лёгкий панцирь, от револьверных пуль. Любой, можно даже не по размеру, — стараясь сдерживать воинственные нотки, попросил Сизов. Через мгновение он уже держал такой в руках.

Лёгкий, тонкий, пластинчатый, в чём-то похожий на лорику древнеримского легионера, обшитый шёлком, выглядел панцирь не очень надёжно. Кирилл Владимирович осмотрел его со всех сторон, попробовал поднять над головой — а затем быстро надел на себя. Ничего странного, начальство просто "игрушку пробует на зуб". И тут Сизов решил доказать, что ценнее, жизнь человека или несколько тысяч бумажек ассигнациями.

— Виктор Павлович, возьмите-ка револьвер, — обратился он к тому чиновнику министерства финансов.

— То есть, Ваше…

— Дайте Виктору Павловичу револьвер кто-нибудь, — в глазах плясали чёртики.

Кто-то всунул в руку вмиг побелевшего щуплого человека в очках, с прилизанными волосами и мутным взглядом, оружие.

— А теперь, Виктор Павлович, стреляйте. Ну же, стреляйте! — вот тут-то свитские, чиновники и представители полиции заволновались. Наверное, наконец-то догадались, что что-то идёт "не по уставу".

— Но как же, как я могу, вдруг Вы, — министерский даже заикаться начал от страха.

— Немедленно! Нажмите на курок! Пли! — командный голос, или же рефлекс, или же страх сыграли своё дело, неизвестно, — но револьвер выстрелил.

Да, сильный толчок Кирилл Владимирович почувствовал, заболела левая часть живота: пуля, похоже, ударила неподалёку от ребра. Сизов снял панцирь, посмотрел недоверчиво на нетронутый китель, а потом начал смеяться: пуля застряла в металле.

— Вот видите, Виктор Павлович! И как думаете, что ценнее, моя жизнь или несколько тысяч рублей? А жизни других я ценю не менее, чем свою. Надеюсь, мой Экипаж получит ассигнования на покупку достаточного количество панцирей?

— Д-да, я н-надеюсь, — Виктор Павлович закрыл глаза и начал заваливаться на спину: обморок…

Тула разительно отличалась от Москвы: никакой первопрестольной, мещанской лени и медлительности, вороха чиновников разных мастей. А главное не было седовласого дворянства, заверяющего в преданности режиму, а всего через несколько недель уже готового "переродиться" в опору демократии и республики. К тому же свита Кирилла Владимировича заметно сократилась: множество под разными предлогами задержалось в Москве, памятуя о случае с чиновником министерства финансов Виктором Павловичем Душегубиным.

Да и обстановка на Императорском Тульском оружейном заводе оказалась очень деловой. Кирилла Владимировича Сизова встретило начальство завода и несколько инженеров, а также с десяток изобретателей и самородков, желавших показать свои творения. Казавшийся невнимательному человеку скучающим в этой обстановке Кирилл взирал на станки, рабочих, трудившихся на благо империи, собиравшим оружие (в жутких, конечно, для современника Сизова условиях), и внезапно оживился. Он всмотрелся в лица двух "самородков", что-то безуспешно пытавшихся доказать заводским инженерам. Черты этой пары показались Кириллу очень знакомыми. Где же он их видел? Внезапно в голове пронеслись схемы пулемётов и пистолетов, всплыли в памяти кадры хроник какого-то очередного Съезда, вручение наград, заводские собрания, бегущие в атаку советские солдаты, платящие своей жизнью за свободу Родины… Точно! Кирилл узнал тех двух самородков. Худое лицо, заострённые уши, военная, даже кавалерийская выправка, длинный и тонкий нос, внимательные и любознательные глаза, задумчивое выражение улыбчивого лица, выпирающий кадык, левая бровь поднимается при разговоре выше правой. Одним из тех самородков был Фёдор Васильевич Токарев, из донской казачьей семьи, в четырнадцатом году практически успевший провести испытания винтовки собственного образца (он даже своими руками её собирал, изготавливал детали!), но — пришла война. А затем служба есаул, командование сотней двадцать девятого Донского казачьего полка, возвращение на завод в Сестрорецке. Похоже, Токарев приехал сюда специально для того, чтобы всё-таки суметь "пробить" изготовление винтовок. Вторым же "самородком" оказался Василий Алексеевич Дегтярёв: широкое волевое лицо, пристальный взгляд маленьких глаз, мощный подбородок, выгнутые колесом брови. Этот потомственный оружейник оторвался от работы над проталкиванием наверх своего автоматического карабина под японский патрон. Целый год мучений, и тишина в ответ. Что ж, немудрено, что Василий Алексеевич решил попробовать счастья и пробиться к представителю царствующего дома. И был немало удивлён, как и Фёдор Васильевич, когда к ним первым подошёл Кирилл Владимирович Романов, кивнул, как старым знакомым, отправил заводского инженера за бумагой и химическим карандашом.

— Как продвигается работа над вашей винтовкой, Фёдор Васильевич? А что получается с карабином, Василий Алексеевич? Как вообще оцениваете положение дел в стране? — Кирилл Владимирович внимательно посмотрел в глаза оружейникам. — Только попрошу Вас быть предельно откровенными. Мы не на празднике, чтобы слушать хвалебные речи, и тем более не на похоронах, чтобы не говорить о плохом. Хотя…скоро может и до этого дойти.

— Неимоверно сложно продвигается, — первым пришёл в себя от неожиданности Токарев. Здесь, наверное, сыграла врождённая уверенность, нередко переходящая в наглость, казаков, на равных говоривших и с Богом, и с царём. — Боюсь, дела обстоят не лучшим образом. Нет, конечно, всё не так плачевно, как в пятнадцатом, не приходится нещадно напрягать силы для производства огнеприпасов. Но всё равно — сложно.