— Власть сейчас крепка, как никогда. Чего стоит проведение мирной конференции не в Париже или Лондоне, а в Петрограде? Здесь, в столице России, утрут нос немцам, огласят какой-нибудь документ о присоединении Царьграда — и толпы взвоют от счастья, примутся качать на руках регента. Во всяком случае, я рад, что мы наконец-то обрели вожделенные проливы, — парировал Милюков.

— Павел Николаевич, когда это Вы стали черносотенцем? — не выдержал Львов. — Неужели Вы с распростёртыми объятиями встретите любое предложение регента? Но ведь его политика заведёт нас…

— Она привела нас к победе, господа, надо смотреть фактам в лицо. Четыре года мы говорили о сильной власти — и вот она, у нас под носом, в лице Великого князя воплотилась. Он созывает Думу, и хочет изменить закон от третьего июня. Такого даже Вы, Александр Иванович, не требовали.

— Я требовал другое, более полезное для дела государственного, — огрызнулся Гучков.

Да, сильно же его вывело из себя то, что регент не захотел оговорить программу реформы с ним, выразителем интересов общественности! Великий князь даже товарищей министра — Шуваева и Маниковского — назначил без того, чтоб поставить Александра Ивановича в известность. Да, Гучков не спорил, что как минимум Маниковский — блестящий специалист, талант, но здесь дело касалось принципа! Кроме того, большинство идей министра оказалось регентом загублено ещё, буквально, во младенчестве. Что Кирилл себе позволяет? Сколько это может продолжаться? Надо к чёрту убрать его подальше от престола, иначе он наворотит дел! Он погубит Россию, Львов здесь прав, как он прав!

— Тем более…Мы теряем контроль над ситуацией, — озвучил общую идею Коновалов. — Настроить общественность против Великого князя будет очень трудно. Победителей, как говорится, не судят. Но…Если так будет продолжаться и дальше…Кто знает — может, он исполнит желание Николая вернуться к самодержавию и задавить всех инакомыслящих?

— До меня дошли слухи и о том, что вот-вот начнут ревизию военно-промышленных комитетов и Земгора, — произнёс голосом, полным смятения, Львов. — Если это так, то…

— То нам грозят неприятности, — продолжил Гучков. — Большие неприятности. Господа, не пора ли нам отнять руль у безумного шофёра и передать его в надёжные руки? Иначе нам грозит…

— Гибель грозит, Александр Иванович, — Родзянко "изобрёл велосипед. — Но как? Сейчас не февраль семнадцатого, Петроград не подымется на войну с протопоповской полицией, не бросится на штурм "тёмных сил". Или вы сами, господа, забыли, чем обернулись те выступления? Не забыли, что сами мы оказались под угрозой гибели? Помните ли Вы крики опьянённой "волей" толпы? Помните выстрелы у самого Таврического дворца? Помните погибших на площадях и проспектах?

— Всякая политическая борьба сейчас исключена, — подытожил Львов. — Нам нужно бороться с регентом другими методами.

— Какими? — прищурил глаза Гучков.

Он ждал, что его идею "устранения" озвучить кто-либо другой.

— Другими, Александр Иванович, — с нажимом повторил нынешний министр по делам местного самоуправления. — Вспомните Вашу идею физического устранения тирана.

— Вы сами об этом вспомнили, Георгий Евгеньевич…

— Господа, боюсь, сейчас не тот момент. Народ не поймёт подобного шага…Если нам кто-то и захочет помочь, кто-то из окружения Кирилла, то что будет, если раскроется наш замысел? Каракозовцев и народовольцев — и тех будут теплее вспоминать. И тем более — уподобиться эсерам? Марать руки в крови? Сейчас, когда мы победили германцев? Зачем? Вот-вот объявят точный день выборов в Думу. Подождём. Мы, министры, при которых была достигнута победа, соберём немало голосов!

— Павел Николаевич, я Вас, признаться, не узнаю, — вдруг сказал Терещенко. — Где Ваша храбрость, где боевой задор? Уж не Вы ли сказали речь о глупости или измене?

И правда, что же случилось с Милюковым? Прежде готовый объединиться с эсерами и польскими националистами, лишь бы пробиться на политический Олимп, критиковавший власть всегда и везде, в кого он превратился? А вс ё дело было в том, что Кирилл смог исполнить заветную мечту лидера кадетов: покорить Царьград и Проливы для России. Тем более, ещё в конце шестнадцатого года Павел Николаевич колебался, решая, принять ли участие в заговоре или нет. В нём проснулась та струнка души, которая редко, чрезвычайно редко играла: струнка эта была монархической. Он мечтал о конституционной — но всё же монархии. А сейчас, при малолетнем императоре, регентом при котором никто бы из по-настоящему деятельных людей стать бы не смог — маячила опасность крушения той идеи, которая скрепляла Россию. Разум историка, поддержанный душою патриота, заговорил с сердцем политика, И, похоже, последнее проиграло.

"Как странно…Неужели я настолько изменился? Мы с Александром Ивановичем поменялись местами, какая прелесть…Интересно, что скажут об этом историки? О чём умолчат? А может, самому написать книгу об этих днях…"

— Нет, господа, я против физического устранения регента. Как хотите, но я остаюсь лидером кадетов, и если на моей репутации окажется ТАКОЕ, — всплеснул руками Милюков, — пятно, то как же будут относиться к партии народной свободы? Нас поставят в один ряд с социал-демократами, а мне этого не нужно. Увольте.

— Что ж, мы справимся сами, Павел Николаевич. Можем ли мы надеяться, что ни слова о том, что Вы сегодня услышали, не окажется известно Кириллу?

— Я даю слово, — кивнул Милюков. — Прощайте. Меня ждут дела. Конференция…Проливы…

Едва за министром иностранных дел закрылись двери, как Гучков поднялся с места.

— Итак. Решено. Мы должны устранить Кирилла, пока он не изничтожил нас и не превратил русский народ в "чёрную сотню".

Александр Иванович говорил спокойно и уверенно. Сказался опыт: не впервой ему было выступать организатором переворота. В тот раз всё, правда, вышло не так гладко, как хотелось, но в этот! Уж сейчас-то всё пройдёт как по маслу. Благо, у них есть кое-какое влияние на правительство и бюрократию, на армию. Он лично знаком с офицерами некоторых полков, которые пройдут парадом по Невскому. Надо будет ещё договориться с дражайшим господином…

Гучков оборвал себя буквально на середине мысли. Имя, так им и не названное даже "про себя", коробило, действовало на нервы военному и морскому министру. Но что делать? Если этот человек мог помочь — то необходимо его использовать. Ради великой цели, ради устранения диктатора и установления нормального правления, оздоровления строя.

— Мы избавим Россию от тирана. Вот как следует действовать… — и Гучков начал излагать план, лишь в деталях отличавшийся от одной из заготовок заговора против Николая Второго…

Наконец, когда совещание уже подходило к концу, Львов вдруг предложил запасной вариант.

— Господа, быть может, ещё не всё потеряно. Можно решить это мирным путём. Предъявим ультиматум: или Кирилл меняет программу реформ и выполняет другие наши требования, или мы подаём в отставку.

Повисло гнетущее молчание.

— Вы предлагает идти ва-банк? — сощурил глаза Гучков.

Да, это было ему по душе! Кровь быстрее текла по жилам, сердце рвалось из груди, — жизнь больше не казалась пресной! Он снова оказался в родной стихии авантюр и приключений.

— Именно, — утвердительно кивнул Львов. — На завтрашнем заседании Совета министров предъявим ультиматум. И дело с концом. Разве пойдёт он против общественности?

"Пойдёт, этот не струсит" — невесело подумал Родзянко. Он решил, что в случае чего не присоединится к мятежным министрам. Всё-таки, теперь сбылось его желание: он стал премьером. Должность министра внутренних дел, правда, тяготила его, но регент вроде как хотел подобрать человека для решения этой проблемы. А он, как того когда-то хотел Столыпин, оставит за собой только премьерский пост. Если, конечно, Великого князя в этом убедить. А может, и вовсе…Предупредить его? Пусть знает, что Родзянко на стороне монархии и престола, что он не станет бунтовщиком! Тем более сейчас не семнадцатый год, сейчас подобного выступления никто не поймёт. Вся эта выходка — мятеж обречённых…Да, надо немедленно рассказать обо всём Кириллу!..Но…о готовящемся покушении- ни слова…Всё-таки…Надо только намекнуть…Иначе меня посчитают замешанным в этом…Надо только намекнуть…