— Им теперь хорошо. Они согрелись… А чтобы и вы согрелись, спою-ка я вам одну песенку:
— Весна в лесу, весна в полях,
В летящих в небе журавлях,
И в свете молодой листвы,
Ее красу поймете вы.
В напевах перелетных птиц,
И в ласке солнца златых спиц,
В лазури неба и воды,
И в свете ласковой звезды.
В твоих, любимая, очах,
И в опьянительных ночах.
И в сердце радостном моем —
Пылает творческим огнем!
Все же, когда они прошли шагов сто, идти стало совершенно невыносимо: дышать надо было осторожно — мороз рвал грудь. В этом морозном воздухе, словно тоненькая иголка переломилась — пропищал Ячук:
— Давайте отойдем в сторону! Давайте среди деревьев пройдем!
— С радостью бы! — отозвался Эллиор. — Да тут даже и ты, между стволов не пролезешь!
Действительно — черные стволы, с силой вжимались друг в друга, могучие их ветви переплетались в вековой борьбе; а висячее между ними черное марево передвигалось судорожными рывками.
— Плохая эта затея! — прохрипел Хэм. — Мы точно в пасть ледяному чудищу идем!
Однако, не успел он еще договорить, как тракт плавно и сразу, как раскрывающиеся в театре партеры, открыл терем. Причем, свет из него льющийся был столь ярок, что пришлось прикрыть глаза — Хэм не удержался — вскрикнул от прокалывающих до костей игол холода.
Терем, и все, что примыкало к нему напоминало исполинскую лакомую выпечку; этакую мечту ребенка: огромную сладость, в которой можно прогрызать туннели, выедать пещеры. Окружено это «угощенье» было забором, метров в пять высотою, который тоже имел вид лакомый: ворота стояли распахнутыми. Деревья образовывали вокруг этой постойки довольно широкий, метров в тридцать круг, причем могучие стволы были изогнуты дугами, будто это «угощенье» давило на них незримыми и плавными руками все века их роста.
— Идем, идем! — подбаривал всех Эллиор. — Теперь я ясно чувствую, что под этой леденящей оболочкой кроется уютное жилище! Вперед же!
— Вперед на конях белогривых,
К восходу, к огнистой заре —
Летим средь колосьев игривых,
К сияющей в небе горе.
Навстречу пылающим скатам,
Навстречу рожденному дню,
О, друг, назови меня братом,
Мы мчимся к созданья огню!
Эллиор бегом, едва ли касаясь земли, устремился к этому терему; при этом фигура его разраслась в стороны, загораживала бегущих следом от леденящего света. Но, когда до ворот оставалось шагов двадцать, эльф уже не мог спасти их от холода — это была терзающая стихия, она врезалась со всех сторон, она рвала тела — от этого мороза кровь леденела в жилах, и двигалась с трудом, упругими, мучительными рывкам.
— Ничего! — подбадривал Эллиор. — …Главное — пробежать ворота!
Синий свет, казалось, выжег глаза — Хэм сделал еще несколько шагов, чувствуя, что сейчас промерзнет насквозь, и, удивляясь такой нелепой гибели, услышал неожиданно уверенный глас Эллиора:
— Эй — отойди, злодей мороз,
И спрячь свой длинный, красный нос!
У нас в сердцах горит огонь,
И, если ты не веришь — тронь!
Тебе сердец не затушить,
Любовь, как льдышку, не разбить!
Тут Хэм рухнул и тяжело задышал, ожидая, что мороз закует его сердце.
Но воздух был теплый…
Прошло немного времени, и вот раздался голос Эллиора:
— Что же, так и будешь во дворе лежать? Поднимись-ка и посмотри на наше новое жилище!
Хэм, хоть и вскочил на ноги, хоть и огляделся с интересом; прежде всего воскликнул:
— Ваше жилище, а меня не остановите. Я — за Фалко!..
— Довольно безрассудства. — повелительно говорил Эллиор. — Помоги-ка сначала внести девочку, а потом я тебе еще кое-что скажу.
Терем возвышался прямо над ними, и оказался совсем не таким слепяще ярким, каким увиделся вначале — оказывается, самый яркий свет исходил из окружающей его стены — что же касается самого терема, то из его глубин тоже исходило свечение, которое, хоть и не леденило, но и тепла тоже не несло.
Хэм взял на руки девочку, которая в последнем, отчаянном рывке лешилась таки сил; Ячук, как всегда, сидел у него на плече, ну а Эллиор, с Сикусом на руках вышагивал впереди всех.
По лестнице, на которой было тринадцать ступеней, взошли они на крыльцо, и остановились перед высокой, из толстой глыбы синего льда созданной двери; с обоих створок взирал на незванных гостей печальный лик Луны, и видно было, что в этом лике была жизнь, и жутко становилось под ее отчаянным, пронзительным взглядом.
Эллиор шепнул несколько слов на эльфийском, и вот створки дрожа, с тяжелым скрипом, от которого девочка на руках Хэма застонала, стали раскрываться вглубь. Засвистел воздух, и хоббит, чувствуя, что затягивает в этот, наполненный синеватым светом проем, выкрикнул:
— Говорил, ведь, что к чудовищу идем!.. Сейчас поглотит! А-а-А!
Однако, через несколько мгновений ток воздуха прекратился, и они шагнули в довольно просторную залу с округлыми стенами и куполом. Из залы вело множество выходов, причем, к некоторым надо было подниматься по изгибающимся лестницам, так как, они были на стенах, или прямо в куполе; несколько выходов зияло и в полу. Посреди залы плавно поднимались лепестки блекло-синего пламени, а среди них роем вились призрачные светляки.
Эльф уложил Сикуса на рассплычатое стоящее возле пламени ложе. Затем он принял из рук хоббита девочку и ее устроил на ложе, которое стояло против ложа Сикуса, и прошептал:
Ты пылай самой ближней звездою,
Ты из сердца огонь мой черпай,
Ты живи мой светлой мечтою,
Ты и страстью, надеждой пылай!
По полу, потом по стенами, и, наконец, по куполу, до самой его верхней части стали разбегаться язычки золото-весеннего света. Полупрозрачные стены разгорались, и казалось, что сейчас этот пламень вырвется, испепелит их всех. Становилось все теплее.
«Какое же блаженное тепло» — подумалось Хэму, и захотелось улечься возле пламени, который тоже ожил, задвигался живее, уютнее; хорошенько выспаться, позабыть о всех ужасах, которые пришлось им пережить.
Он и потянулся было к одному из этих лож, но тут же и отдернулся, и взглянул на Эллиора с гневом:
— Я знаю — ты хочешь, чтобы я сейчас лег и заснул! Я просплю несколько часов, а, к этому времени, моего друга и след простынет..
Он не договорил — бросился к выходу, но тут в воздухе зазвенела старая хоббитская колыбельная, которую помнил он еще от своей матушки:
— Тихо за рекою нашей,
И потухли все огни,
Сытно ты покушал кашей,
Сон свой мягкий обними.
В теплом воздухе, медовом,
Уж разлился сладкий сон,
Хорошо под нашим кровом —
Слышен нежный шелест крон.
Сновиденья: дух грибовый,
Зайцы, разные зверьки —
Словно ужин, сон готовый,
Плавно кружат огоньки…
И над теплыми холмами,
Вышла тихая Луна,
И печальными очами,
Шепчет о любви она…
