Альфонсо стоял, обняв Кэнию. Властный голос пророкотал:
— Я никогда не оставлю тебя, любимая! Слышишь?! — стонал Альфонсо, крепко-крепко обнимал ее, кажущееся прохладным тело, а она целовала его в губы…
Ворон, видно собравшись силами, запел очередное заклятье:
— Что ваша любовь, как не жалкий обман?
Блеск глаз, стройный стан, этой деве пусть дан;
Но все это тленно — все скрутят года,
И вот уж затухнет она навсегда!
Кания задрожала — видно, опять приняла она на себя всю темную силу этих слов; и Альфонсо чувствовал, как прерывисто, как слабо бьется теперь ее сердце — в ярости повернулся навстречу ворону, и яростным, сильным голосом запел:
— А что же за сила давала героям
Сквозь тьму прорываться сверкающем строем?
И что же сила крушила темницы
И так озаряла, кровавые лица?
Что же это за сила их ввысь уносила,
Сквозь мрак им надежду дарила?
Та сила любовью — любовью зовется,
В любви пламень вечный творения бьется!
Альфонсо шептал Кэнии, что ничто, даже и смерть не разлучат их теперь, а ворон издал пронзительный стон; и кровавые жилы по его плоти растеклись — казалось, еще немного и он разорвется на части; и грянет торжественный солнечный водопад; но последнего удара не последовало — слишком истомились Альфонсо и Кэния.
И тогда отростки тьмы вновь обвили Альфонсо; потянули вверх — они сжимали его до треска кости, а властный голос дребезжал: «Отпусти ее… откажись…»
— Нет!.. НЕТ!!! — вырывалось из Альфонсо, но то были вопли отчаянья — он уж чувствовал, как раскаленные щупальца обвились по рукам его, и разжимают пальцы; а Кэнию, напротив, отталкивают к земле.
Альфонсо висел вниз головою, и казалось ему, будто Кэния стоит на объятом пламенем небесном своде. Да — пламень уж объял ее ноги; вот взметнулся по платью; вот коснулся лица…
— Пусть и меня сожжет, пусть! — орал юноша. — Я не боюсь! Мы вместе пойдем к звездам!..
Пламень грыз его руки, и величайшего труда стоило Альфонсо их не разжимать. Он еще смог приблизиться к этому, уже объятому пламенем лику, как сжимающие его щупальца, рванули его с такой силой, что он не смог удержаться — закричал страшное: «НЕТ!» — и одновременно тем, из сожженного кармашка Кэнии выпорхнул сшитый ею в последнюю ночь кусочек звездного паруса; в рот Альфонсо; прохладой по его жилам растекся, и появились в нем было силы для новой борьбы, но тут черный вихрь развернул его с такой скоростью, что что-то хрустнуло в его теле, и он уж больше ничего не видел, и не чувствовал…
* * *
В это время, перед адмиралом Рэросом и старец Гэллиосом, которые провели в дороге весь предыдущий день, и последовавшую ночь, открылись прибрежные утесам, о которые грохотало, взметая белую пену море, там же красовалась мягким переливчатым светом одна из Нуменорских крепостей. Видны были мачты кораблей, а, так же — полнящиеся ветром паруса среди пенного, ветряного моря.
На вершине холма всадники остановились, и адмирал Рэрос молвил:
— Корабль Альфонсо на месте.
— Да… Надо нам было остаться где-нибудь неподалеку от домика той феи… Вот уж принял мудрое решение… Эх — старик!.. А теперь смотри, друг мой!
Рэрос обернулся, и увидел, что далеко-далеко — там, где едва поднимался над грудью материка синеющий выступ Менельтармы, клубилась, кажущаяся с такого расстояния тонким саваном, тьма.
— Это как раз возле ее дома… — упавшим голосом молвил адмирал. — И там, мой сын, так ведь?
— По крайней мере, он был там. — вздохнул звездочет. — Но теперь то, как не скачи — мы поспеем туда уже много позже исхода, каковым бы он не был.
— Я, все-таки, должен быть там… Пойми меня, как отца.
— Хорошо — скачи. Быть может, еще найдешь его. Ну а я — стану дожидаться в этой крепости.
Они попрощались и Рэрос во весь опор погнал коня на запад по пустынной дороге, которая, словно стрела, протягивалась от Менельтармы, до этой восточной оконечности Нуменора.
Глава 7
Дорога боли
Фалко очнулся от прикосновения солнечных лучей и теперь созерцал небо. Прямо над ним проходил перелом света и тьмы: пепельные тучи отползали к югу, из них пробивались солнечные потоки…
Вот он поднялся на ноги, огляделся: шагах в сорока, точно сломанный зуб поднимался остаток Сторожевой башни, из него тугими, плотными клубами валил черный дым…
Взгляд хоббита метнулся через Андуин — кое-где еще торчали черные столбы, останки моста, никаких следов слизистой твари не было видно; зато вот над противоположным берегом нависала тьма в которой можно было разглядеть некое движенье.
И вновь он созерцал Холмищи: все более яркий свет охватывал их — ведь из-за холмов потемневших, еще поднимался дым, но уже легкий, печальный, охваченный мягко-золотистым печальным светом.
И тут он увидел движенье: пригляделся — так и есть, бежит кто-то. Да — две фигурки выбежали из-за холма, бросились было к мосту, но увидев, что он сгорел, помчались вдоль берега: «Но, ведь, все хоббиты должны были еще раньше уйти к северу. Неужели что-то случилось?»
Размышляя так, он повалился в траву, ожидая, когда они подбегут поближе. Это были молодые хоббиты, ровестники Фалко, он и она — наперебой выкрикивали усталыми, испуганными голосами:
— И мост сожгли!
— Куда ж бежать то?!
— Да куда ноги несут!
Тут Фалко поднялся из трав и окликнул их:
— Вы что — по мосту вздумали бежать?! На том берегу они бы вас и изловили!
Хоббит, и хоббитка вскрикнули от испуга, и повалились в траву. Фалко спешил объяснится:
— Вы не бойтесь, я сам хоббит. Фалко меня зовут. Слышали, быть может?
Молодой хоббит поднялся, и помог подняться своей спутнице, проговорил:
— Ну, знаешь ли: прятаться в травах, и выскакивать перед самым носом, да еще в такое время — это… — он не договорил, и лицо его просияло, он шагнул навстречу Фалко, протянул ему руку. — Впрочем — ужасно рад тебя! Как хорошо — хоть еще одного встретили! Однако, вы скажите: а еще иных то не видели? Ну — неужели же вы тут один?!
— Да, один. А вы откуда?
— Да — мы из холма Рыбниксов. Там, знаете ли с западного его склона лощина, таким густым-густым орешником от посторонних взглядов сокрыта. Ну, мы в той лощине, вместе с Вэльзой, еще до того как Все Это началось решили… сокрыться. Там мы весь праздник пробыли; потом слышим крики… Ну, я выбрался — взглянул, а ничего уж не видно: только пламень, да крики. Вот мы и решили до тех пор, пока все это окончится там переждать. Всю ночь в лощине просидели, пошевелиться боялись, а пламень то все ближе, да ближе ревел. Жарко было, да я уж о страхе не говорю! А вообще о том, что за эту ночь пережили, можно хоть всю жизнь рассказывать…
Тут и хоббит и подруга его обернулись к дымовым столбам; однако, там ничего не изменилось, и хоббит продолжал рассказывать Фалко.
— Ну, время то уже ближе к рассвету было, когда в воздухе вроде как крылья зашумели: глянули мы и обомлели — подлетают к берегу твари крылатые, и на цепях несут корзины, а в корзинах то тех набито этих чудищ… э-э-э.
— Ороков. — подсказала девушка.
— Вот-вот — именно ороков. Вы уж представляете, что мы пережили — их то там несколько сотен тысяч было… ну… ну да, да — несколько сотен тысяч. Весь берег ими заполнился; так они и бросились бежать между холмов — да так то орали страшно! Мы к роднику прижались, и сами-то дрожим; думаем — ну, вот сейчас они нас заметят… Нет — надо же, — не заметили, мимо пробежали. И я то так теперь думаю, что не заметили они нас единственно по той причине, что рядышком родничок журчал. Уж думается мне, что очень неприятно им это журчание было, что для них это как для нас их ругань. Ну вот — ороки то пробежали, а эти крылатые остались…
