Да, пока что ратных людей больше стоит на стенах, нежели могут поднять ладьи. Но к тому времени, как ворвутся в славный град Чернигов поганые, будет в самый раз. Если не меньше.

— … И спросили у князя Олега греки: какой же выкуп требует он для себя и людей своих? И ответил Олег послам греческим: всем равную долю требую, по одной золотой монете на русича. А сколько вас, спросили греки? И сказал князь Олег — нас двадцать тысяч воев. Переглянулись меж собою послы греческие и сказали — ждите. Будет всем вам утром большой выкуп.

Княгиня Мария с затаённой улыбкой наблюдала, как Борис Василькович старательно ведёт пальцем по странице, будто придерживая строчку, готовую ускользнуть и затеряться среди прочих в толстой книге. Рядом на столе сидела старая кошка. Ирина Львовна внимательно следила за ползущим по тексту пальцем, готовая в любой момент прийти на помощь и перевернуть страницу.

— … И сказал князь Олег неправду послам греческим, потому что было у него токмо десять тысяч воинов. И когда встало над миром солнце, то увидели храбрые русичи пред собою громадную рать. Сто тысяч греков обступили со всех сторон, и ждали сигнала, дабы обрушиться на князя Олега и людей его…

Борис отпустил наконец дочитанную до конца строку, и кошка тут же лапой перевернула страницу. Мальчик засмеялся, и отче Савватий тоже захмыкал своим осторожным смехом. Смеяться громко, как в давние довоенные времена — два года назад! — книжник не мог, болели прижжёные калёным железом межреберные мышцы.

— Дядько Савватий, ну скажи: правда, что ли, Ирина Львовна читать умеет?

— А чего бы она тут тогда ошивалась? — округлил глаза книжный смотритель. — Нам тут неграмотных кошек даром не нать!

Ирина Львовна в ответ пренебрежительно фыркнула — мол, сам-то хранитель книжных сокровищ по-латыни да по-древнегречески читает еле-еле, а туда же, гонору целое ведро… На сей раз и Мария не выдержала, засмеялась в голос, с удивлением чувствуя, как отступает, ложится на дно души неизбывная лютая тоска, ставшая уже привычной…

— Светлый ты человек, Савватий, — Мария отложила вязание, к которому нечасто выпадало время в последний год. — Калёным железом пытали тебя, а ты всё смеёшься.

Савватий помолчал, подбирая ответ.

— Так ведь нельзя иначе, матушка. Человек, который смеяться навеки разучился, почитай, уже мёртв.

— Ну, стало быть, умерла я, — немного помолчав, тихо произнесла Мария.

— Неправда, мама, неправда! — горячо вступился мальчик. — Ты живая, живая! Токмо плачешь по ночам тихонько…

— А ты бы, княже, не болтал попусту, а дальше читал! — перебил его Савватий. — Вон, Ирина Львовна заждалась уже, покуда ты следующую страницу осилишь…

— Давай, давай скорее!

Последний ратник ловко пробежал по опущенному веслу, спрыгнул в ладью, глубоко осевшую в воду, невольно пригибаясь. От полыхающих стен несло жаром — пожар в оставленном городе разгорелся нешуточный.

— Разом навались!

Гребцы слаженно оттолкнулись от берега вёслами, и ладья косо пошла по течению, удаляясь от Чернигова, оставляемого татарам. Едва миновали последнюю башню, как жар, исходящий от горящего города, спал, и по разгорячённой коже неприятно защекотал ледяной ветер.

— Дружней, дружней греби! А ну, поднять парус!

Боярин Фёдор стоял на корме последней ладьи и смотрел, как уходит вдаль полыхающий вовсю город. Родной Чернигов… Ничего. Всё вышло так ладно, как на войне редко бывает. И ждать более нельзя, потому как ледяные забереги вот-вот грозили обернуться сплошным блестящим зеркалом, и оставшиеся в живых защитники Чернигова оказались бы в ловушке…

Северный ветер разом наполнил парус, и ладья прибавила ходу, обгоняя плывущие по воде льдинки. Скачущие по берегу с гиканьем монгольские всадники отстали, повернули коней назад. Всё равно стрелы, выпущенные из тугих коротких луков до цели не долетали, подходить же ближе дураков не было — все монголы уже хорошо уяснили, как далеко и сильно бьют тяжёлые русские луки и тем более самострелы.

— Ушли, однако… — пожилой кормщик ворочал веслом. — Не думал уже, боярин.

— Отчего же?

— Да ты на воду-то глянь! Ведь шуга с верховьев идёт, явно. Ежели бы до вечера промедлили, так и всё…

Боярин Фёдор ощутил укол беспокойства.

— А не вмёрзнем мы в лёд, старик?

— Не должны теперь. Ветер попутный, вишь, обгоняем мы текучую воду-то.

— А стихнет ветер?

— Ну что ж… Тогда здорово на вёслах попотеть придётся.

— Они уходят, великий хан. Город Чурнагив наш!

Менгу, наблюдавший с высокого берега за тем, как уплывают вдаль ладьи, битком набитые русскими воинами, бешено взглянул на говорившего.

— Должно быть, та урусская стрела, хотя и не пробила твой шлем, Ноган, но мозги отбила основательно! Разве это победа?! Лис ускользнул из ловушки, оставив охотнику лишь загаженную пустую нору! Или ты полагаешь, что там, — Менгу указал на пылающий город, — отыщется что-то, кроме головёшек?!

Говоривший пристыжённо замолк, не решаясь более вызывать ярость господина.

— Нет, в другой раз мы не должны допускать подобной ошибки. В поход на Кыюв надо выходить не раньше, чем на реках встанет лёд, способный выдержать конного воина!

Мороз пробирал сквозь ветхую одежонку, но Олеша не спешил в тепло, вдыхая воздух, пропитанный всевозможными запахами. Нет, не запахами, пожалуй… Это там, на далёкой Руси был воздух, а здесь, в этом поганом городе посреди поганой степи не воздух, а смрад. Воняет дерьмом, наваленным кучами меж жилищ поганых…

Олеша смачно, от души сплюнул. Он ненавидел это место. Каракорин — Чёрный город… Да какой это город? Разве двуногие звери могут строить города? Нет, разумеется. Они могут их только разрушать.

Невысокий забор загораживал обзор, и вокруг виднелись только верхушки юрт — так называли поганые свои убогие кибитки. Но Олеша знал, что смотреть тут не на что, хоть обойди весь Каракорин кругом. Столица Повелителя Вселенной, величайшего из величайших хана Угедэя представляла из себя всего лишь разросшееся до невообразимых размеров стойбище. Подумать только, ведь сюда стекаются награбленные сокровища со всего мира… А толку? Всё, до чего смогли додуматься степняки, это обмотать свои кибитки драгоценными шелками, парчой и бархатом поверх заскорузлых шкур и вонючего войлока. И шатёр самого Угедэя тоже по сути большая кибитка, скотский загон и отхожее место в одном лице, даром что золота там немеряно, жемчугов и каменьев самоцветных…

— Эй, урус, сын свиньи и верблюда! Ты что, никак не можешь проссаться?! — в дверном проёме кузницы возникла ненавистная рожа хозяина. — А ну, давай работать!

Втянув голову в плечи, Олеша развернулся и шагнул внутрь кузницы, дохнувшей в лицо теплом и дымом.

Кузница размещалась в одной из трёх хозяйских юрт. Посредине стоял походный горн, лишённый дымосборного колпака и оттого немилосердно дымивший. Помимо Олеши, в кузнице работал ещё магометанин по имени Селим-ака и мальчик-китаец, служивший подручным — качать меха горна, подать то-сё…

— Значит, так! — хозяин стоял, расставив ноги и слегка покачиваясь. — Я вижу, урус, вы с этим плешивым решили, что у меня можно даром жрать похлёбку? Сколько времени вы будете ещё возиться? Доспехи должны быть готовы через два дня!

— Но, господин… — подал голос Селим-ака. — Два дня на такую работу…

— Всё, я сказал! Что я скажу уважаемому заказчику? Работать!

Хозяин погрозил обоим работникам плёткой и вышел, с силой откинув кожаный полог, заменявший в кузнице дверь. Олеша проводил его взглядом. Вообще-то у хозяина было имя Цаган, но поскольку он называл своих рабов только «урус» и «ыслам», а мальчика-китайца и вовсе «эй!», то и Олеша избегал называть хозяина по имени. В лицо он звал его «хозяин», а про себя… впрочем, тут всё зависело от настроения кузнеца. И потом, можно ли давать имя дикому зверю? И уж тем более не положено имя поганому монголу. Волк есть волк, монгол есть монгол…