— Ну, уважай мастер Олеша, давай работать? — тяжело вздохнул Селим-ака.
Олеша горько улыбнулся в ответ на шутку. Да, у себя в Ярославле он был уважаемый человек, знатный кузнец. А здесь вот раб, «сын свиньи и верблюда»… Да и сам Селим, как уже понял Олеша, был на родине мастер славный.
Все трое рабов были куплены хозяином на рынке. Когда-то хозяин сам работал подмастерьем у местного кузнеца, однако кузнечное дело не любил. И как только разбогател малость, так прикупил себе на рынке рабов, которые, по его разумению, только и должны работать. Сам же монгол работать не должен, его дело — воевать и захватывать добычу. И заставлять плетью работать таких вот ленивых олухов, как «ыслам» и «урус»…
Олеша в сердцах сплюнул в огонь, и старый Селим-ака осуждающе покачал головой. Да, Олеша хорошо понимал его — огонь в кузнице священен, нельзя его оскорблять… Ну так это в СВОЕЙ кузнице. Здесь, в этом проклятом городе ничего святого нет и быть не может, и огонь в горне не исключение. Тысячу раз проклял уже кузнец свою тогдашнюю минутную слабость, когда бросил он свой боевой топор… Жить захотелось… На кой ляд она сдалась, такая вот жизнь?
Ещё раз с наслаждением сплюнув в злобно зашипевний огонь, Олеша сунул в раскалённые угли заготовку — длинный и толстый прут железа. Кивнул мальчику, и тот начал усиленно качать мехи, раздувая огонь в горне.
Жили кузнецы-рабы тут же, в кузнице — хозяин не пожелал ставить для рабов отдельную юрту. Правда, надо отдать ему должное — он не заковывал пленников в кандалы. Хозяин был прав — куда бежать?
Первое время, когда Селим-ака и Олеша не знали языков друг друга, работать и жить тут было особенно тяжко. Потом понемногу притёрлись, начали мало-помалу разговаривать, мешая русские слова с персидскими и монгольскими. В ту пору хозяин заставлял их ковать подковы. Много, много подков.
Перелом наступил нынешним летом, когда из разговора хозяин случайно узнал, что Олеша не просто кузнец, а бронник, Селим же чеканщик и гравёр. Поганый страшно обрадовался и тут же сменил своим рабам задачу. Теперь они должны были изготовлять пластинчатые брони — кованые нагрудники, чешуйчатые доспехи, наклёпанные на кожаную основу, и круглые монгольские шлемы.
— Хватит, хватит, Лю! — остановил мальчика Олеша, вынимая клещами раскалённый добела прут. Положил на наковальню, наставил зубило, и Селим-ака тут же начал махать небольшим молотом, с каждым ударом отсекая кусок стали.
Олеша снова усмехнулся. Дома, в Ярославле, он постыдился бы кому-либо показать подобную работу — этак всех покупателей распугать можно. Здесь же он старался придерживаться правила — работать как можно меньше и как можно хуже. И, похоже, старый Селим его понимал. Не раз ловил Олеша усмешку магометанина, когда умело запрятывал вглубь металла грубый дефект. После полировки доспехи выглядели вполне внушительно, однако Олеша не питал иллюзий насчёт своей работы. Слоистые, трещиноватые пластины только выглядели бронёй, на самом же деле в основном отягощали владельца. Бронебойная стрела, выпущенная из русского тяжёлого лука, пробьёт это гнилое железо с трёхсот шагов, а блестящий круглый шлем по стойкости к удару меча сильно уступал обычному железному котелку…
Закончив разделку заготовки, Олеша вновь побросал железные обрубки в горн, и Лю начал качать мехи, раздувая притухший было огонь.
— Сил моих больше нет, Селим-ака… — внезапно вырвалось у кузнеца Олеши. — Нет сил, понимаешь?
Старый магометанин понимающе кивнул.
— Мой понимай, Олеша. Мой всё понимай… Такой работа делай — помирай надо. Однако не хочу пока. Работай не хочу тоже. Как быть, Олеша?
Нефритовые драконы грозно щерили пасти, охраняя вход в шатёр Повелителя Вселенной, величайшего из величайших хана Угедэя. Елю Чу Цай усмехнулся: каменные драконы, сколь бы не напускали на себя грозный вид, неспособны защитить что-либо. Защитой, опорой и реальной силой всегда являются мечи воинов.
Нукеры, охранявшие вход изнутри, дружно поклонились при виде главного советника Повелителя. Елю Чу Цай чуть кивнул в ответ. Давно уже миновали времена, когда стражи бесцеремонно ощупывали его при входе, проверяя на предмет отсутствия оружия. ЕлюЧу Цай снова усмехнулся. Как бы не пыжились рядовые монгольские номады и мелкие степные ханы, утверждая превосходство монгольской крови над всеми остальными народами мира, управление громадной империей, созданной гением Чингис-хана, требовало прежде всего мозгов. Именно потому он, Елю Чу Цай, достиг столь высокого положения при дворе Повелителя Вселенной, несмотря на «низкое», немонгольское происхождение. Многие из тех, кто был против, уже давно покинули этот бренный мир — кто умер от различных, внезапно навалившихся хворей, кто бесследно исчез в необъятной степи, а кто и расстался с головой, отсечённой острым клинком по приказу самого Угедэя. Или того хуже — высунул синий язык, удавленный тетивой от лука…
— Привет тебе, о величайший Повелитель Вселенной! — склонился Елю Чу Цай до земли, входя в покои самого Угедэя. — Ты звал меня?
— Привет тебе, мудрый Елю Цай, — возлежавший на шитых золотом шёлковых подушках Угедэй приглашающе похлопал по ковру. — Да, я тебя звал. Сейчас подойдут остальные члены Великого курултая. А пока что я хотел бы поговорить с тобой лично, один на один.
Китаец сел напротив Угедэя, аккуратно подогнув полы роскошного халата, и выжидающе замер.
— Мы должны решить один важный вопрос — стоит ли продолжать поход к Последнему морю? — вновь заговорил Угедэй. — Последние события в Урусии ставят под сомнение целесообразность такого похода. Потери, которые понёс Бату-хан, огромны. Стоит ли устилать костями наших воинов путь к славе Бату?
Угедэй наклонился вперёд, понизив голос.
— К тому же мне известно, что молодой Бату открыто разрешает называть себя Повелителем Вселенной. Между тем Повелитель Вселенной пока что один — я.
Елю Чу Цай немного подумал.
— Ты как всегда прав, Повелитель. Ты и только ты. Молодой Бату позволяет себе слишком много, даже для джихангира. Однако вот послушай мои рассуждения.
Китаец выдержал паузу, подбирая слова.
— Разумеется, потери огромны. Но не так ужасны, как кажутся на первый взгляд. На смену павшим бойцам подрастают новые. Сколько юных монголов мечтают о подвигах, о славе, снисканной в походах? Нельзя лишать их этого права. Иначе всё вернётся к тому, что было до великого Чингис-хана, когда монголы резали друг друга, вместо того, чтобы воевать с общим врагом.
— Это всё так, мой мудрый Елю Цай, — Угедэй протянул руку вбок, и назад рука вернулась уже с пиалой чая. — Но основная слава достаётся не юнцам из стойбищ. Бату копит славу не хуже, чем золото.
Китаец улыбнулся.
— Все любят славу и золото, Повелитель. Однако поход СЕЙЧАС останавливать нельзя. Нам известно, что в городе Кыюв сидит умный и жёсткий урусский коназ Магаил, мечтающий собрать вокруг себя все земли, некогда подлежавшие власти Кыюва. И, надо признать, он многого достиг. Нельзя дать ему такой возможности. Урусия должна так или иначе стать частью улуса Джучи.
Елю Чу Цай помолчал.
— Я полагаю, что для похода на Кыюв и далее всю южную Урусию следует бросить все силы. А после того, как урусские земли лягут под копыта монгольских коней, следует отозвать Гуюка и Менгу вместе со всеми их туменами. И пусть молодой Бату продолжает поход дальше.
Угедэй хмыкнул раз, другой и заулыбался.
— Я всегда знал, что у тебя светлая голова, ЕлюЧу Цай. Думаю, Великий Курултай примет правильное решение. Не может не принять!
Китаец тоже вежливо улыбнулся в ответ. Трудно не принять правильное решение, которое выдвигает сам Повелитель Вселенной. Тот, кто не может принять правильное решение, долго не живёт. И пусть молодой наглец Бату идёт в последний путь к Последнему морю. А вместе с ним и старый Сыбудай.
Китаец улыбнулся чуть шире. Сыбудай — это было самое трудное. Старик был хитёр как змей, видел Елю Чу Цая насквозь, и был очень, очень опасен. Однако слишком много времени проводил в степи среди своих воинов и слишком мало в шатре Повелителя Вселенной. И потому проиграл.
