И тут Кешку снесло, прорвало, закрутило:

– Нет, нет, нет, нет! Нет! Нет! Не-е-е-ет! Никогда, никогда!

Он молнией вылетел из комнаты, заперся в ванной. И долго-долго глядел на воду, утекающую в чёрную пустоту. «Дедушка, дедушка, милый Иннокентий Михалыч-старший, и ты тоже! Как же ты мог?!»

Ни мама, ни папа о скрипке больше не заговаривали. Старинный футляр был сослан пылиться на шкаф, подальше от глаз.

С Тигром Кешка по-прежнему сидел за одной партой. Хотя они почти не разговаривали друг с другом. Как-то не о чем было говорить…

Однажды Тигр выступал на каком-то концерте, пригласил и Кешку. Пришлось соврать: голова болит, – не пошёл. Тигр всё понял и на концерты больше не звал.

– Вы звали меня, учитель?

– Да, Винченцо, я рад тебе – садись.

Винченцо присел на край табурета, сложив на коленях свои большие руки – казалось, даже слишком большие для его небольшого роста. В мастерской пахло смолой, рыбьим клеем, и – самый лучший, волшебный запах! – деревом.

– Моё время на исходе, Винченцо, – старый мастер говорил тяжело, как человек, не привыкший к пустым разговорам. – Руки ещё служат, но зрение постепенно покидает меня. Этот инструмент, – он кивнул на кусок дерева, в котором лишь посвящённый мог разглядеть очертания будущей скрипки, – этот инструмент будет последним.

– Что вы, учитель! – Винченцо вскочил было с места, но старый мастер жестом остановил его.

– Мне не нужна ни твоя учтивость, ни твоё сочувствие. Я говорю то, что знаю наверняка. Скоро налетят наследнички и растащат мастерскую до последней щепки. Что ж, они, пожалуй, не будут жить подаянием, – мастер усмехнулся. – Только ни один из моих сыновей не станет настоящим мастером. Джакомо, единственный, у кого есть руки – бездельник; а остальные так и не научились толком работать с деревом, – разве что топором махать… Лучший мой ученик – ты, Винченцо, и я хотел бы подарить тебе кое-что.

– Мне не нужно подарков, учитель! Я и так в неоплатном долгу перед вами…

– Не спеши отказываться. Узнай сперва, о чём речь. У меня осталось дерево – прекрасное, славное дерево, – старый мастер достал с верхней полки ладные еловые дощечки. Резонансная ель – тот редкий, единственный сорт, что идёт на верхнюю деку скрипки. Мастер щёлкнул по дереву – и оно отозвалось легко, звонко.

– Хор ангелов! То что нужно, – мастер кивнул. – Отличное дерево, только сырое. Его нужно выдержать. Так что меня оно вряд ли дождётся. А жаль – выйдет отличный инструмент…

– Вы сделаете его, учитель!

– Не горячись, Винченцо. Пусть это дерево будет моим свадебным подарком.

– Откуда вы знаете?!

– Я многое знаю, мой мальчик. И твоя скорая женитьба не секрет для меня. Что ж, я одобряю твой выбор… Только работай, работай как можно больше! Работай с умом и терпением, главное – не спеши. У тебя отличные руки, слух – великолепный, голова на месте… И ещё – никогда не жалей себя. Не береги – вкладывай в каждый инструмент своё сердце…

Когда Винченцо возвращался домой, на небе уже зажглись первые звёзды. Прямо над его головой – созвездие Близнецов, две звезды: Кастор и Поллукс. Два брата, неразлучные на земле, а теперь и на небе. Винченцо жадно вдохнул холодный зимний воздух, погладил под мешковиной драгоценный подарок – резонансную ель, особое скрипичное дерево. Жаль было старого мастера; но он прожил большую, славную жизнь. А у него, Винченцо, всё впереди! У него есть ремесло, которое прокормит его. А может быть, даже принесёт славу и богатство. Но главное – всего через неделю прекрасная Бьянка станет его женой!.. Дерево, которое он нёс домой, казалось ему лёгким-лёгким, почти невесомым.

В Кешкином классе появилась Таня Соловьёва. Просто Таня. Она вместе с Тигром училась в музыкальной школе, их и посадили за одну парту. И Кешке от Тигра осталось только утреннее «Привет!».

Тигр теперь всегда был с Таней. Нет, он не таскал за ней портфель и не провожал домой, но у них образовалось как будто тайное общество – они без конца болтали о какой-то своей ерунде. О какой-то страшной Бемолихе, о таинственном девятнадцатом классе. О том, в конце концов, как они ездили на фестиваль в Новгород. То ли в Нижний, то ли в простой, Кешка не разобрался. Одни, без родителей!

И ещё поедут, летом. Ну и пусть себе едут! Больно надо. Кешка вон тоже, может, поедет. На олимпиаду какую-нибудь, по математике. Бывают же такие олимпиады, чтобы ехать куда-нибудь!

Он остался совсем один со своими книжками. Давно забросил и плавание, и шахматы. Валялся целыми днями на диване и читал, читал… Или, когда мама выгоняла на улицу, просто шатался по городу. Конечно, он по-прежнему дружил с братьями Мельниками, Арсением, Прохором и Егоркой. Но всё равно Кешка предпочитал болтаться по улицам в одиночестве. И на переменах сидеть на подоконнике одному. И поглядывать на «общество двух “Т”», как он их про себя называл. И жалеть, что в этом обществе нет места для него, для Кешки!

И дело было не только в Тигре. Таня… Да нет, Таня как Таня. Просто она хороший парень, Таня, это Кешка сразу понял.

А с Лёвкой Герцем Кешка почти перестал видеться. Герцель перешёл в другую школу. Между прочим, не просто так. Что-то он не поладил с одним учителем, говорили – Лёвка даже ударил его. Кешка сначала думал, что это ерунда – Герцель хотя и псих, но не до такой же степени!..

Это Кешка так думал, пока этот самый учитель не начал вести у них математику.

Прозвище у него было так себе – Шуруп. Математику Кешка любил, а вот Шурупа этого… Шуруп, между прочим, тоже любил свой предмет, но, по собственному признанию, не выносил человеческую тупость. И под его тяжёлым взглядом многие даже толковые ребята терялись, переставали соображать. Тогда уж Шуруп не знал жалости…

Говорили, что Герцель ушёл именно из-за него. Что будто бы Шуруп его довёл до бешенства, и Герцель не сдержался – ткнул математика кулаком в подбородок. Вот и пришлось другую школу искать. Кешка поначалу не очень-то в это верил, а сам Герцель отмалчивался. Но после первых же уроков Кешка подумал, что он и сам бы ему заехал, этому Шурупу. Причём с удовольствием. «Инквизитор какой-то», – говорил про него Егорка Чижов.

Кстати, маленький Егорка совсем не дурак. Он на олимпиаде по английскому третье место занял, на городской. Бабочек собирал, знал, как они по-латыни называются. И с математикой у него было неплохо… До тех пор, пока не появился Шуруп. От одного его взгляда Егор терял способность говорить, да и соображать, кажется, тоже.

В очередное октябрьское утро Шуруп вновь вызвал Егорку Чижова к доске. Егор, белый, как крыло бабочки-капустницы, на негнущихся ногах пошёл к доске. Шуруп рявкнул на него, и Егор начал писать полнейшую околесицу. Кешка даже за голову схватился. Как же он может такое – Егорка, умница, как же он не видит – знаки перепутал… А он, Кешка, сидит здесь и ничего, совсем ничего не может сделать!

– Уникальная тупость! – наседал Шуруп, как бы ввинчивая свой длинный корявый палец в несчастного Егорку. (Этому жесту Шуруп и был обязан своим прозвищем.) – Ты же плюс от минуса отличить не можешь!

Егорка бросил писать. Сжал губы и крошил белыми пальцами мел. Очки у него запотели. А Шуруп не отставал:

– Запущенная форма кретинизма… Да таким, как ты, вообще не место в нормальной школе!