Дорога тем временем все меньше походила на городскую – и все больше на проселочную в деревне. Дома стали меньше и еще неказистее, а прохожих поубавилось. Уже никто ничего не покупал, немногочисленные торговцы упаковывали товар на свои тележки, то и дело навстречу попадались стайки детей и группы женщин: попарно, по трое, все с котомками. День еще не кончился, и даже сумерки еще не начали опускаться, но в воздухе запахло вечером.

Пара впереди остановилась. Имс видел, как тот, молодой, Имс, оглядевшись, забрал у Артура чемоданчик, а Артур вынул из кармана телефон и принялся набирать номер, тоже поминутно оглядываясь.

Имс очень хорошо помнил, что их местный контакт по имени Юсуф, который должен был забрать их в условленном месте в заранее оговоренное время, опаздывал, и как сам Имс, нервничая, уже начал просчитывать варианты отхода. Он помнил также, что в тот момент ситуация начала казаться ему угрожающей, хотя ничего особенного вокруг не происходило: все так же неспешно проходили мимо женщины в ярких сари и в обычной, европейской, одежде; с воплями, пасуя друг другу потрепанный мяч, пробежали мальчишки; деловито глядя строго перед собой, прошел высокий старик-сикх с оранжевым тюрбаном на голове. Сейчас, со стороны, Имс видел, что никакой слежки не было и в помине – но это сейчас, когда он уже знал, что операция закончилась благополучно, и мог спокойно оценивать то, что когда-то зафиксировало его подсознание.

Однако в теплом сладком воздухе ясно чувствовалось напряжение. И оно увеличивалось, становилось гуще – видимо, именно это напряжение и вызвало у них тогда такую нервозность. Сейчас Имс знал, откуда оно пришло, но память прилежно сохранила помимо фактов эмоциональный фон, и вот уже Антон точно так же начал озираться по сторонам и бросать тревожные взгляды на Имса.

– Подойдем ближе, – сказал Имс.

– Они же нас увидят, – возразил Антон.

– Не увидят.

– Ты уверен?

– Антон, – сказал Имс с легким упреком. – Пойми же – сон, даже сон-воспоминание, это нереальное состояние, которым, тем не менее, можно управлять. Даже ты сам можешь это делать, да и делал уже – только неосознанно. Осознание этого факта ничуть не уменьшает возможностей. За исключением некоторых вещей, можно абсолютно все. Здесь нет такого понятия как «нельзя» или «не получится». Все очень просто – сон мой, поэтому я, как говорят у тебя на родине, заказываю музыку. Например, я не хочу, чтобы они нас слышали и видели, и поэтому они нас не услышат и не увидят. Да, признаю, это довольно трудно, поэтому мы не будем совершать никаких сложных действий, но нам сегодня этого и не надо – мы пришли только смотреть. Так что иди и смотри.

Антон неуверенно сделал шаг в сторону другого Имса и Артура.

– Давай-давай, – Имс вынул из воздуха уже дымящуюся сигарету и мотнул головой.

И приготовился смотреть сам.

***

Время он рассчитал идеально. Именно тогда, когда Спасский приблизился к тем, другим, процессия показалась из-за угла. Низкая телега, которую, едва перебирая ногами, тянул вол, была вся завалена цветами. На этом ворохе, в жаре уже начавшем подгнивать, был уложен закутанный с ног до головы в белые полотняные простыни покойник, удушающая смесь аромата цветов и гнили, казалось, окутывала его почти видимыми клубами. За телегой, на небольшом расстоянии, так же медленно, почти не отрывая подошв от дороги, брели люди, судя по всему, родственники. У всех у них в руках было по охапке хвороста, который они несли, будто хрупкое, бесценное сокровище. Сейчас Имс насчитал около тридцати человек, но помнил: тогда ему показалось, что их больше полусотни. Между телегой и остальными хорошо было видно женщину с огромными черными кругами под глазами, тоже всю в белом. Имсу тогда бросилось в глаза множество золотых браслетов, которыми были украшены ее запястья и щиколотки. При каждом ее шаге он отчетливо слышал позвякивание и почему-то долго не мог отвести глаз от ее босых запыленных ступней. От женщины к телеге тянулась длинная красная лента; вспомнилось, что тогда он с ужасом подумал, что женщина к телеге привязана, – и Имс понял, что Антон сейчас подумал о том же самом, – но в этот момент женщина переложила конец ленты из одной руки в другую, сжимая пальцами так крепко, словно боялась потерять.

Удивительно, как много деталей врезалось тогда ему в память. Имс посмотрел на Антона, тот чуть ли не втиснулся между молодым Имсом и Артуром и, видимо, тоже не мог оторваться от похоронной процессии.

Имс досадливо качнул головой, подошел ближе и сказал вполголоса:

– Ты не туда смотришь, Тони.

– Что? – откликнулся Антон, но даже не повернул головы.

– Сосредоточься на своем объекте, – напомнил Имс. – У тебя вроде как задание, нет?

Артур находился сейчас как раз рядом, не больше, чем в двух-трех шагах и выглядел потрясающе реально. Оказалось, что Имс помнит ужасающее количество мелочей: и непослушный вихор на затылке, и что воротник клетчатой рубашки завернулся и торчал вверх, и даже то, что на манжете пуговица вот-вот грозила оторваться окончательно. Когда он успел все это разглядеть, было неясно – ведь даже сейчас очень хорошо видел, что его молодая копия просто стояла рядом, так же, как и все вокруг, пялясь на проплывавших мимо скорбных призраков в белом.

– Кошмар какой-то, – сказал молодой Имс. – Думаешь, они на самом деле собираются ее сжечь?

Антон вздрогнул, заморгал, будто не верил глазам. Имс нынешний тоже замер, все еще не веря и все-таки понимая, что опять насквозь и полностью пропитался прошлыми ощущениями.

– Конечно, собираются, – сказал Артур медленно и четко, и была в его голосе какая-то тягучая сладость, точно патока, от которой по спине вдоль позвоночника вдруг поползла капля холодного пота. Тогда Имс этого не расслышал.

– Это ужасно, – молодой Имс беспомощно повернулся к Артуру. – Этому никак нельзя помешать?

– Этому нельзя мешать, – отрезал Артур, не глядя на Имса и завороженно провожая глазами процессию.

Телега уже укатилась вперед, и спины провожавших скрыли от их глаз вдову.

Страшное наваждение будто схлынуло, и все прохожие вдруг засуетились, словно опаздывали куда-то.

– Это настоящий кошмар, – повторил молодой Имс, сжимая пальцами переносицу, будто старался стереть только что увиденную картину. – Дикость. Это же запрещено?

– Запрещено, – согласился Артур, все еще продолжая смотреть вслед уже скрывшимся людям в белом. – А по-моему, это прекрасно. Самопожертвование – квинтэссенция любви.

– Дорогой мой, ты несешь чушь, – молодой Имс уже полностью взял себя в руки, а повзрослевший согласно кивнул, даже пятнадцать лет спустя полностью разделяя свое тогдашнее мнение. – При чем тут самопожертвование? Это самоубийство, и я почти на сто процентов уверен, что она идет на это не по собственной воле.

– Ее муж умер, – сказал Артур. – Она идет за ним. Что именно тебе здесь непонятно?

– Все в этом мне здесь непонятно, – рассердился Имс. – Зачем ей умирать? Ему этим уже не поможешь. Скорбь и горе – все понятно, но зачем умирать?