– Что ты говоришь! – закричала Эглантина. – Я первый раз слышу, как ты говоришь о взрыве! Я это узнала не от тебя!
– А от кого же? – холодно спросил капитан.
– От Магдалены Моонс! Она ведь моя подруга. Я встретила её в Лейдердорпе. Она тайно приезжала к полковнику Вальдесу, так же, как я к тебе! Мне Магдалена сказала!
– Вы и ваша подруга шпионки, сударыня! Вы предали нашу любовь!
– Что ты говоришь, одумайся!
– Разве мы не клялись взаимно, что не станем воевать друг против друга? Оказывается, ваши клятвы сводились к тому, чтобы выведать у меня военные секреты!
Эглантина вспыхнула.
– Вы что, капитан, совсем ошалели? Простите такие слова… Я сказала, что не от вас слышала о взрыве, зато узнаю, что к этому взрыву имеете отношение и вы! Так-то вы поняли клятву не воевать друг против друга? Вы полагали, что я буду сидеть сложа руки, в то время как вы подкупаете изменников в городе? Я голландка, сеньор!
– А я испанец, – процедил дон Рутилио. – И сделал ошибку, доверившись голландке. А доверять, как я вижу, следует только истинным христианам!
– Да как вы смеете меня оскорблять! – закричала Эглантина. – Вон! Ступайте к вашему мерзкому королю!
– Не раньше, чем смою оскорбление, – пробормотал дон Рутилио. – Не раньше, чем искуплю вину перед отечеством!
– Ха-ха! – засмеялась Эглантина. – Да чем вы собираетесь смывать вину? Уж не моей ли кровью, храбрый капитан?
– Именно, – сказал дон Рутилио, губы его дрожали. Он вынул из-под плаща пистолет. Мой трехствольный пистолет!
– Валяйте! – кричала Эглантина. – Храбрец! Как я рада!
– Шпионка! – сказал дон Рутилио. – Шпионка была моей возлюбленной. Проклятье! Он поднял пистолет.
– Вы что? – завопил Караколь. – Эй! Ненормальный! Стойте, вам говорю, стойте!
Он кинулся к дону Рутилио. В ту же минуту грохнул выстрел. Караколь нелепо взмахнул руками, подпрыгнул и упал. Пуля попала в него. Все онемели. Дон Рутилио, опустив пистолет, смотрел с недоумением. Так продолжалось несколько мгновений. Потом мы услышали голос, чуть ли не шепот дона Рутилио:
– Мадонна, я хотел её убить…
Он бросил пистолет и вышел, качнувшись.
А Караколь лежал на полу. Пуля попала ему в грудь. Там расплывалось тёмное мокрое пятно. Рядом валялся трехствольный пистолет голландской работы, тот самый, который с неразряженным третьим стволом бросил Караколь на валкенбургской дороге.
– Третий выстрел… – прошептал Караколь. – Кеес, он и вправду достался мне. Как я рад… Вместо неё…
Эглантина просто окаменела. Она сидела рядом с Караколем и смотрела ему в лицо.
– Возьми меня за руку, – прошептал Караколь. – Кеес, а ты сними горб, неудобно…
Я расстегнул ему куртку, отвязал ремни и осторожно вытащил горб.
– Положи под голову, – сказал Караколь. – Сегодня день моего исцеления… Эглантина, – сказал он, – я не смел при тебе сиять этот горб, я не смел выбросить любовь из груди… Любовь к тебе была моим увечьем… Ах, как я рад… Кеес, наклонись ко мне. Я что-то тебе скажу.
Я наклонился. Он прошептал:
– Посадишь тюльпан на моей могиле?.. Тот, красный…
– Ты не умрешь, – сказал я. – Не умирай, пожалуйста, не умирай…
– Конечно, не умру. Это когда-нибудь… Кеес… Ты слышишь?
– Я слышу тебя, я слышу…
– Пусть твоё сердце будет горячим, как тюльпан… Давно я хотел это сказать… Адмирал Тюльпанов – это Адмирал Горячих Сердец… Эглантина… – прошептал он и дышал уже очень тяжело.
Она не ответила, только ниже к нему наклонилась, сжала руку. Я не выдержал и заплакал. Я сказал:
– Караколь, тебе больно? А он ответил:
– Нет, мне хорошо…
И это были его последние слова.
НА РАССВЕТЕ
Как потерянный бродил я но Дельфту. Караколь умер. Он умер. Куда идти? Эглантина всё так же сидит около него и держит за руку, а рука похолодела. Я вышел на улицу и вот хожу как потерянный.
Не знаю, какую уж петлю сделал около дома, как вдруг увидел Рыжего Лиса. Он совсем запыхался, он бежал.
– Кеес! – крикнул он.
Впервые назвал меня «Кеес». А я сказал:
– Караколь умер. Капитан Рутилио застрелил его вместо Эглантины. Он грудь подставил. А теперь умер. Эглантина всё там сидит, как будто окаменела. А ты чего?
Тут Лис сел прямо на землю и захныкал. Лис говорит:
– А я папашу своего отпустил. Какой-никакой, а всё же папаша. Но я не задаром его отпустил.
– Мне всё равно, – сказал я ему. – Отпускай кого хочешь. Какая разница?
– Так я не задаром же отпустил, – говорил Лис и размазывал слёзы. – Плохо вы знаете моего папашу. Про взрыв он вам всё наврал, когда сказал, что не будет.
– Что же ему перед смертью врать?
– Плохо вы знаете моего папашу, – твердит свое Лис. – Я сразу понял, что он морочит вам головы. Я сразу понял. Папаша мой не такой простак.
– Значит, на суде правду сказал? Про пятое октября?
– Нет, и тогда обманул. Я это видел, глаза у него так блеснули. Плохо вы знаете моего папашу.
– Мне всё равно. Это твой папаша, – говорю и чувствую, что голова как опилками набита. Ничего не понимаю, зачем Лис плачет, зачем про папашу рассказывает. Перед глазами как будто туман.
– Ничего вы не поняли, – твердит Лис. – А я сразу понял. Когда ты уехал, началось совещание капитанов. Все ушли в каюту, а папашу от мачты отвязали и посадили в трюм. Там есть каморка, снаружи на щеколду закрывается. Я подошёл и говорю: «Признайся, папаша, что ты про взрыв всем головы заморочил. Сначала про пятое октября сказал, потом отказался, а на самом-то деле взрыв будет, признайся, папаша». А он отвечает: «Признаюсь, сынок». Тогда я: «Так, может, ты мне скажешь, папаша, про взрыв?» А он: «Конечно, скажу, сынок, только сначала отодвинь щеколду. Иначе, сам понимаешь, никак не скажу». Тогда я ему: «Нет уж, папаша, я тебя знаю. Сначала ответь мне, когда взрыв, а уж потом отодвину». – «Ну ладно, говорит, я тебе верю, сынок. Так слушай: взрыв нынешней ночью, если сегодня второе». – «А испанцы, спрашиваю, знают об этом?» – «Нет, отвечает, вчера, когда вы меня сцапали, я должен был встретиться с капитаном Рутилио и назвать ему время. До утра он ждал меня в Ламмене, да вот вы меня схватили. Стало быть, не знают, сынок». – «А вдруг я тебя отпущу, а ты сразу к ним да скажешь?» – «Поздно, сынок. Не успеют они приготовиться к штурму, а кроме того, незачем больше мне там появляться». – «Почему?» – «Да ведь если я и кинусь, ты-то ведь гёзам всё равно сообщишь о взрыве, а они пошлют голубя в город. Всё и откроется. Какой же тогда штурм, если стена на месте останется?» – «А где порох заложен, папаша? Ты ведь на суде говорил, что у Бургундской башни место для закладки, а оно пустое!» – «Это сначала мы там хотели порох заложить, место приготовили, а потом решили, что лучше снаружи. Там есть крепостная калитка. Так вот от неё двадцать шагов вправо, у самой воды подкоп. Стена там очень плохая, особенно дальше, где прямо в воде стоит. Известь вся вымыта, в одном месте рванешь – всё рухнет». – «Ладно, говорю, я свое слово держу, папаша. Щеколду сейчас отодвину, сам уйду, а ты выбирайся как хочешь. На палубе сейчас никого нет, а на других кораблях тебя никто не знает». Ну вот, отодвинул я щеколду и ушёл, а папаша, стало быть, тут же исчез, даже я его не заметил.
– Герой, – говорю. – Ну хорошо хоть о взрыве узнал. Значит, сегодняшней ночью?
– Сегодняшней ночью.
– Голубя в город послали?
– Да в том-то дело, что нет. Я ведь ещё ничего не сказал.
– Как так? – изумился я.
– А как я скажу, подумай? Значит, признаться, что папашу я выпустил? Вдруг меня за это повесят? Вот я и кинулся в Дельфт на попутной лодке. Думаю, скажу адмиралу, а тот уж и передаст.
– Да ты понимаешь, что натворил! – закричал я. – Скоро темнеть начнет, а мы ещё здесь! Засветло не успеем! А в темноте какой голубь!