<…>

25 марта в «Комсомольской правде» выходит одно из нечастых в эти годы годы интервью АНа. Взял его корреспондент А. Орлов.

<…>

— А как вы думаете, через 100 лет какие книги будут стоять на полке рядом с вашими?

— Имеется в виду — «лежать на полке»? Как пролежали у нас многие кинофильмы?

— Нет, именно стоять…

— Я не думаю, что через 100 лет наши книги будут стоять на книжных полках. Было бы самонадеянно записывать нас в классиков. Ведь если наши книги переживут благополучно такой срок — значит, это классика, правильно? В это я не верю.

<…>

— Если бы вам снова было шестнадцать, чем бы вы не стали заниматься вновь, на что вам было бы жалко тратить время?

— Я, честное слово, не помню, какой день тогда, в том возрасте, я прожил зря. Возможно, это заявление прозвучит несколько самоуверенно, но, в общем-то, все пригодилось. Все, чем я занимался в шестнадцать лет.

— А скажите, ваши потребности с годами растут или убывают?

— К счастью, или к несчастью, потребности мои убывают катастрофически. По сути, потребностей у меня уже нет как таковых.

— И даже читать не хочется? А писать?

— Даже этого хочется все меньше и меньше. Это физиологическое явление. Возраст. А бытовых потребностей у меня никогда не было. Ну, в смысле, всего этого — машина, дача, уют…

— На достижение каких целей вы потратили слишком много времени, то есть до ЧЕГО вы добирались окольным путем?

— Трудно сказать… Пожалуй, я четко на этот вопрос ответить не смогу. Все пути, которые казались окольными, впоследствии оказались естественными и единственно верными. М-да…

— Аркадий Натанович, а чему вы недоучились в детстве?

— Пониманию музыки. Живописи. Поэзии. Пониманию доброты и милосердия.

— Ну а чему вас учили зря?

— Ненависти и недоверию к людям.

— А в детстве кем вы хотели стать, когда вырастете?

— Как ни странно, химиком. Или астрономом. Иногда даже военным.

— В мире какой из написанных вами книг вам хотелось бы жить?

— X м, вопросик… «Полдень. XXII век. (Возвращение)». Я хотел бы жить в этом мире, созданном нашим воображением. В раю, но среди живых людей, которых мы любим и уважаем. Где все конфликты сводятся к обычным человеческим конфликтам, возникающим только из-за разницы темперамента и восприятия мира.

В начале апреля АБС встречаются в Москве для продолжения работы над ЖГП.

— Откуда ты все это знаешь?

— Знаю. Мы вообще много о вас знаем. Может быть, даже все. Мы же ходим среди вас, слышим вас, наблюдаем вас, хватаем ваши подзатыльники, и знаем все. Про ваши ссоры, про ваши тайны, про ваши болезни…

— Про ваши развлечения…

— Про ваши неудачи, про ваши глупости…

— Про ваши аборты…

— Мы только стараемся все это не брать в голову, не запоминать, но оно само запоминается, лучше, чем любой школьный урок, хоть сейчас вызывай к доске…

На авансцене высвечивается пятно, где видны мысли героев.

Зоя Серг<еевна>: Мне страшно, я боюсь, Господи, я умираю от страха. За них. Что делать? Прости меня. Я плохая мать. Я думаю только о нем, о муже.

Пинский: Пожалуй, обратно мне не вернуться. Если будет все так, как в 56-м, то обратно не выбраться.

Базарин: Когда я был нужен, обо мне заботились. Об этом сообщал, об этом сообщал, а теперь иду вместе с ними?!!

Эпиграф: «Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами». Акутагава[60]

3.04.90

Вчера Б. приехал работать над ЖГП.

Обсуждали вставки. Гуляли.

Вечером сделали 3 стр. (2)

4.04.90

Сделали 8 стр. 11 (6)(8)

Вечером сделали 5 стр. 16 (4) (12)

5.04.90

Баз<арин>: Ну и поколение мы вырастили, господи ты боже мой!

Пин<ский>: Да уж. С чистотой расы дело у них обстоит из рук вон плохо.

Баз<арин>: Ах, перестаньте, Ал<ександр> Рув<имович>. Вы же отлично понимаете, что я имею в виду. Нельзя жить без идеалов. Нельзя жить без авторитетов. Нельзя жить только для себя. А они живут так, будто кроме них никого на свете нет…

Кирс<анов>: Они жестоки, вот что пугает больше всего. Живодеры какие-то безжалостные. Во всяком случае, так мне иногда кажется. Без морали. Ногой в голову. Лежачего. Не понимаю…

Пинский: Не понимаешь… Мало ли чего ты не понимаешь. Понимаешь ты, например, почему они при всей своей жестокости так любят детей?

Кирс<анов>: Не замечал.

Пинск<ий>: И напрасно. Они их любят удивительно нежно и бескорыстно. Любят трогать их, возиться с ними. Они радуются, что у них есть дети… Это удивительно естественно, но согласись, что у нас все было не так… А то, что ты их не понимаешь… Так ведь и они тебя тоже не понимают…

Кирс<анов>: Не хочу я с тобой спорить. Я только вот что хочу сказать:

Сделали 7 стр. 23 (5)(17)

Вечером сделали 4 стр. 27 (3) (20)

6.04.1990

Сделали 7 стр. 34 (6) (26)

Вечером сделали 5 стр. 39 (4) (30)

7.04.1990

Сделали 8 стр. 47 (6) (36)

Вечером сделали (3 стр.)

И ЗАКОНЧИЛИ I ВАРИАНТ НА 49 СТРАНИЦЕ.

8.04.1990

Б. уезжает.

13 апреля выходит интервью БНа в «Ленинградском рабочем», взятое Константином Селиверстовым.

<…>

— Борис Натанович, расскажите, пожалуйста, о долгожданной экранизации вашей книги.

— Когда в 1967 году мы с Алексеем Германом начали работу над экранизацией «Трудно быть богом», этот роман представлялся нам прежде всего неким тщательно законспирированным плачем о интеллигенции, гимном интеллигенции, задавленной авторитарным государством. Начальство, естественно, прекрасно это понимало, и продвижение сценария по инстанциям проходило со страшным скрипом, а 22 августа 1968 года сценарий был окончательно и бесповоротно запрещен. С тех пор неоднократные попытки самых разных режиссеров пробить это кино всегда кончались неудачей — до тех пор, пока нас буквально заставили продать право экранизации западногерманской кинофирме «Аллилуйя-фильм». Сейчас фильм отснят, получилось, говорят, неплохое кино, я не видел, судить не могу. Откровенно говоря, нас сейчас мало интересует экранизация романа. Пыл остыл, другие мысли и заботы владеют нами, хотя мы прекрасно понимаем, что «Трудно быть богом» — роман весьма емкий, он содержит не только названную выше идею, там много разных идей, там интересная и страшноватая человеческая судьба, там безусловно есть материал для хорошего кино, но заниматься экранизацией этого романа нам сегодня уже не хочется.

<…>

— История советской культуры знает художников, обладавших талантом честности. Но и эти немногие зачастую изгонялись из страны или покидали ее по собственной воле. Вы и Аркадий Натанович — из тех, кто остался…

— Начиная с 1967 года кто-то сосредоточенно и целенаправленно распространял слухи, будто Стругацкие уехали за рубеж. Слухи эти возникали, прокатывались по читательским аудиториям, затухали, а год спустя возникали вновь. Стругацкие оказывались то в США, то в Израиле, то в Австрии, а один раз они оказались даже в ЮАР! Надо признаться теперь, что мы так и не сумели привыкнуть к этому поганству. И хотя хорохорились и говорили всем вокруг: «Плевать!», на самом деле слухи эти раздражали и ранили нас чрезвычайно. Дело в том, что даже мысли об отъезде у нас никогда не возникало. Эта тема никогда не обсуждалась, точно так же, как, скажем, тема самоубийства. И дело здесь даже не в том, могли бы мы или нет работать за рубежом (наверное, могли бы, точно так же, как многие и многие), но просто здесь не о чем было разговаривать. Все, что дорого нам, все было и остается здесь: друзья, дом, будущее — все.