Все время, пока в раздумье, словно рассуждая сам с собой, говорил Ванин, Велигуров сидел, не шевелясь, и ловил каждое его слово. Впервые в жизни почувствовал он великую силу аналитического ума и позавидовал умению так логично и так последовательно рассуждать о сложных, запутанных явлениях. Так же впервые в жизни у него зародилось сомнение, что сам он очень многого не знает и очень многого не понимает. Вместе с этим в его сознании все возмущалось и восставало против этого сомнения. Подавленный, сидел он, слушая Ванина, и сам не замечал, как менялся весь прежний строй его мыслей. Теперь и он верил, что не Воронеж был главным в немецком наступлении, что Донбасс, Кубань и Кавказ были их главной целью наступления. То, что Ванин сказал как предположение, требующее новых раздумий и уточнений, для Велигурова было уже абсолютной истиной, такой же очевидной и несомненной, как несомненно то, что сидел он в кабинете начальника штаба фронта и разговаривал с Ваниным. Он уже хотел было идти к себе и писать доклад в Генеральный штаб, но Ванин остановил его.

— Тарас Петрович, — сказал он, доставая из сейфа объемистую папку, — мне звонил Васильев и просил передать вам одно поручение. Там, в Наркомате обороны разработали проект нового Боевого устава пехоты и прислали нам для обсуждения. Все свои десять экземпляров я отправил в армии. От них уже начинают поступать замечания. Васильев просил вас поручить Бочарову обобщить все мнения о проекте устава и подготовить общие замечания и предложения. И я, Тарас Петрович, также прошу вас освободить Бочарова на неделю от всех дел и поручить ему эту работу. У меня нет ни одного свободного человека.

— Да, да! Это мы сделаем, — только и мог сказать Велигуров. Он опять испытывал то гнетущее чувство оскорбления и обиды, которое с трудом преодолел во время спора с Бочаровым, и, взяв у Ванина папку с проектом устава, поспешно распрощался, усилием воли сохраняя самообладание. Сам Васильев такую важную и ответственную работу через его голову поручал этому выскочке, гордецу, который так вызывающе и нагло ведет себя с ним, с заслуженным боевым генералом Велигуровым. Конечно, все эти просьбы, чтобы он сам поручил работу Бочарову, были только любезностью и Васильева и Ванина. Теперь и разговор с Ваниным представлялся Велигурову совсем в ином свете. В самом деле, он же все время говорил сам, говорил поучающе, наставительно, не давая ничего высказать ему, Велигурову.

Раздраженный и подавленный вернулся Велигуров к себе. Расстегнув китель, он в изнеможении прилег на постель и долго не мог отдышаться. В груди все время что-то давило, хрипело, и удушливый кашель потрясал все тело.

«Нет! Нет! Избавиться, навсегда избавиться от этого Бочарова, — в перерывах между приступами кашля раздраженно думал он, — это ему я обязан таким оскорблением от самого Васильева».

Но тут же он подумал, что вместо Бочарова пришлют другого полковника и что разрыв с Бочаровым может быть истолкован и Васильевым и другими как желание избавиться от неугодного помощника, да и сам Бочаров так просто не уйдет, а наверняка будет жаловаться и уж в крайнем случае своим друзьям скажет, что он, Велигуров, выжил его, а это сплетней распространится и в штабе фронта, и в наркомате, и в этой сплетне он, Велигуров, конечно, будет выставлен в самом неприглядном виде.

Эти мысли подняли Велигурова с постели. Он хотел было послать ординарца за Бочаровым, но раздумал и, застегнув китель, старческой походкой направился к Бочарову.

Когда он, собрав все силы и приняв гордый, независимый вид, вошел в низенький однокомнатный домик, занимаемый Бочаровым, тот был так удивлен его приходом, что даже забыл предложить стул генералу.

— Вот что, Андрей Николаевич, — заговорил Велигуров, стараясь открыто и просто смотреть на Бочарова, — новую работку подвалили нам. Придется зам все дела отложить в сторону и на недельку засесть за нее. Закрывайтесь, изолируйтесь от всего и жмите. Все остальное я возьму на себя.

Бочаров с трудом оправился от смущения и, слушая Велигурова, понял, каких усилий стоил генералу этот приход к нему. Он видел, как тяжело, с хрипом дышал Велигуров, как до синевы налилось кровью его лицо, как нервно дрожали его пальцы, и ему стало жаль этого пожилого, самолюбивого человека.

— Товарищ генерал, — выслушав Велигурова, сказал Бочаров, — может, пообедать хотите?

— А? Пообедать? — удивленно переспросил Велигуров. — Я, знаете, совсем забыл про обед. Да, да. Давайте пообедаем. Только прошу ко мне. У меня же, знаете, ординарец-то кудесник, на все руки мастер, а насчет кухонных дел ему равных нет.

Работа над проектом нового Боевого устава пехоты так увлекла Бочарова, что он целую неделю не выходил из своего дома, отрываясь только наскоро перекусить и часа на три-четыре уснуть. Из полков, из дивизий и армий, из штаба фронта непрерывным потоком текли замечания и предложения по проекту нового устава, и на четвертый день работы для приведения всех бумаг в порядок пришлось просить одного из офицеров штаба.

Бочаров сам дважды от первого до последнего слова прочитал весь проект устава и, чем больше вчитывался, тем ощутимее чувствовал, что в этой не толстой по объему книге собрано так много нового, что от старой, довоенной тактики пехоты остались только некоторые положения. Война перетрясла, перевернула даже то, что всего год назад считалось абсолютной, незыблемой истиной, что принималось и исполнялось как непреклонный закон. Теперь, работая над проектом устава, Бочаров вспоминал часто возникавшие в войсках и в штабах горячие споры. В этих спорах было тогда много неясного, противоречивого, недоказанного. В них, как луч в капле воды, отражалась упорная борьба того, что уже отжило, и того, что нарождалось в ходе ожесточенной борьбы с врагом. В тех спорах новое часто было таким неуверенным, слабым и часто решительно подавлялось старым, узаконенным, уже пережившим себя. Теперь же в проекте устава это новое, собранное по крупицам, выпирало со всей силой молодости и побеждало уцелевшие старые, отжившие положения.

Никогда еще Бочаров не сталкивался с работой над уставами и официальными руководствами. Он считал, что эти уставы и руководства пишутся одним или несколькими учеными людьми, сидящими в тихих, уютных кабинетах и выдумывающими то, что потом станет законом для других людей.

Работая над проектом устава, изучая это множество предложений и замечаний, Бочаров, как никогда раньше, почувствовал и великую силу коллектива. Прежде, выполняя задание Васильева и готовя для него доклад, он был твердо уверен, что выявил и собрал если не все, то по крайней мере большинство того нового, что родилось в войсках за время войны. Теперь же, читая проект устава и особенно поправки и дополнения к нему, он увидел, что и он и те несколько десятков человек, с которыми удалось ему встретиться во время своей поездки в войска, не выявили и сотой доли того, что раскрылось сейчас, когда к работе были привлечены многие тысячи людей. Какой же великой силой станет этот новый устав, когда, получив его для руководства, эти тысячи людей найдут в нем именно свои мысли, рожденные и выстраданные на полях войны!

Каждый день, чаще под вечер, к Бочарову заходил Велигуров, рассеянно слушал, что говорил ему полковник, иногда просматривал две-три бумаги из войск и, посидев не больше получаса, неизменно говорил на прощанье:

— Хорошо, все хорошо! Только ты, Андрей Николаевич, за собой следи: питайся регулярно, и обязательно ежедневно спать не меньше шести часов, никак не меньше. Измотаешься, надорвешь силы, а впереди еще столько дел…

Бочаров удивленно слушал Велигурова, смотрел на его как-то сразу постаревшее лицо и никак не мог понять, что же произошло с генералом. Всегда бурно оживленный и напористый, он за эти несколько дней размяк, осунулся, словно что-то надломилось, оборвалось у него внутри. Даже зычный, громовой голос звучал теперь болезненно и хрипло, а всегда острые, требовательные глаза потускнели и смотрели в сторону или в землю, боясь встречаться со взглядом Бочарова.