— Да, — решив высказать все до конца, заговорил Бочаров, — в отношении гражданской войны это верно. Революционный порыв народных масс решил ее судьбу. Это факт! А разве сейчас энтузиазм и самоотверженность нашего народа меньше? Едва ли! Да и нет этой, как вы говорите, домашней сволочи. А если есть, то жалкие единицы, капля в море. Но, товарищ генерал, война-то сейчас другая, это не гражданская война. Тогда пара пулеметных тачанок с лихими пулеметчиками могла решить судьбу целого города. А сейчас, когда наступают сотни танков, а их поддерживают тысячи орудий, минометов, самолетов… Одним геройством ничего не сделаешь! Техника нужна, первоклассная техника и люди, мастерски владеющие этой техникой.
— Все это, дорогой мой, прописные истины. Роль техники может отрицать только глупец. Разве техника наша хуже немецкой?
— Не хуже, но сейчас, вот здесь, под Воронежем, у нас и техники и людей примерно намного меньше, чем у немцев.
— И все же мы их остановили.
— Это еще вопрос.
— Ну, знаете ли, — резко встал Велигуров и торопливо прошелся по комнате, — так черт знает до чего можно договориться.
Он багрово покраснел, достал портсигар и дрожавшими пальцами долго не мог зажечь спичку.
«Черт те знает какая молодежь нынче пошла, — стараясь успокоиться, думал он. — Просидит в академии три года — и мозги набекрень! Все ему не так, все не эдак, а у самого-то за душой опыта военного с гулькин нос». Но, вспомнив, что Бочаров еще на финской был начальником штаба дивизии, а эту войну начал начальником оперативного отдела штаба армии, Велигуров смягчился и заговорил без прежнего раздражения:
— Ну, хорошо. Предположим, в чем-то вы и правы. Только нельзя же на слово верить. Докажите свою правоту, убедите…
— Тарас Петрович, — также успокаиваясь, ответил Бочаров, — прежде чем установить, что произошло в районе Воронежа, нужно, мне кажется, определить цель наступления противника.
— А что определять? Она и так ясна. Собрал Гитлер сколько мог силешек и решил с одной стороны нас попугать, а с другой — перед миром покрасоваться: могу еще, дескать, матушку землю потрясти.
Бочаров вспомнил недавнее заседание Военного совета фронта, где Велигуров, так же багрово покраснев и дробя тишину своим басом, доказывал, что основная цель наступления немцев ударить на Воронеж, а затем резко повернуть на север и комбинированным ударом с юга и запада овладеть Москвой. Против этого мнения тогда резко выступил начальник штаба фронта генерал-лейтенант Ванин. Он доказывал, что немецкие армии развернули наступление на огромном фронте от Курска и до берегов Азовского моря, что удар на Воронеж — это только часть какого-то широко задуманного плана. Велигуров же, видимо, не отказался от своего мнения и продолжает считать, что Воронеж был главной целью немецкого наступления. Это противоречило всему, что знал Бочаров о последних военных событиях.
— Так неужели, товарищ генерал, — заговорил он, — немецкое командование, однажды избрав направление главного удара и сосредоточив на этом направлении огромные массы войск, отказалось от выполнения своих планов, когда оно располагает еще такими силами?
Велигуров лукаво прищурился, искоса взглянув на Бочарова.
— Вот видишь, какие вы молодые все горячие. Отказались от своих планов! Откажешься, если дали по морде. И дали так, что зубы полетели!
— Так где же полетели? — развернул карту оперативной обстановки Бочаров. — Вот оно, положение. Шестого июля немцы взяли Воронеж, а сегодня семнадцатое. Десять дней прошло, а немецкие армии где? Вот они. Шестая армия Паулюса к излучине Дона подходит, четвертая танковая армия от Воронежа резко повернула на юг и на широком фронте вышла к Дону, у устья Северного Донца, и пытается форсировать Дон у Цимлянской, первая танковая армия захватила Ворошиловград и наступает на Шахты, семнадцатая армия ведет наступление на Ростов. Вот они, четыре ударные немецкие армии. Все они устремились на юг. А на севере кто остался? Все та же вторая немецкая армия, которая и раньше стояла в обороне, а теперь явно прикрывает фланг ударной группировки. Также для прикрытия фланга в районе Воронежа и вниз по Дону заняла оборону вторая венгерская армия. Это же факты. И это показывает, что Воронеж не был главной целью немецкого наступления. Поэтому утверждать, что обороной на Воронежском направлении мы сорвали планы немецкого наступления — это значит вводить в заблуждение и наркомат и Верховное Главнокомандование.
— Та-а-ак! — выслушав Бочарова, протянул Велигуров. — Этого я от вас не ожидал. Выходит, что генерал Велигуров обманывает и наркомат и Верховное Главнокомандование?
Велигуров пытался сказать это шутливо-обиженным тоном, но на последних словах голос его сорвался и взвизгнул.
— Тарас Петрович, — склоняясь к Велигурову, воскликнул Бочаров, — я не думаю этого! Я говорю только о том, к чему может привести неправильная оценка положения…
— Неправильная оценка, неправильная оценка, — старчески бормотал Велигуров, — кто прав, а кто не прав — еще неизвестно. И вообще я должен вам прямо сказать, — рывком поднял он тяжелую голову и, не мигая, в упор взглянул на Бочарова, — да, да, сказать прямо и откровенно! У вас сварливый, неуживчивый характер. Все, что я ни скажу, вы встречаете в штыки, все вам не нравится, все не так.
— Простите, товарищ генерал, — теперь уже не выдержал прежнего тона и Бочаров, — я коммунист и не могу, не имею права поддакивать всему, что мне говорят. Я имею свои мнения и обязан их высказывать…
— Извольте высказывать все что вам угодно и кому угодно, — накаляясь, звенел голос Велигурова, — только я начальник ваш, а вы мой подчиненный, и мои мнения для вас если не закон, то хотя бы авторитет.
— Я не понимаю вашего возмущения, товарищ генерал. Ваши приказы, указания я всегда выполнял и буду выполнять пунктуально и точно. Свои же мнения и взгляды не скрывал и никогда не буду скрывать.
— Можете делать все что угодно! — отрубил Велигуров. — Я считаю совместную работу с вами бессмысленной и ненужной. Мне некогда теорией заниматься и дебаты разводить! Мне работа нужна, а не пререкания с подчиненными! Не нравятся вам мои взгляды, не нравлюсь лично я, извольте подать рапорт о переходе на другую работу.
— Да при чем, товарищ генерал, нравится или не нравится? Речь идет об общем и важном деле, и личные отношения тут ни к чему. К тому же…
— Я свое мнение высказал, — оборвал Бочарова Велигуров. — Дальнейшие разговоры считаю излишними.
— Товарищ генерал…
— Все! Пишите рапорт!
Бочаров, сдерживая дрожь, постоял мгновение, глядя на багровую шею и склоненную голову Велигурова, передохнул и, видя, что генерала не переубедишь, тихо спросил:
— Разрешите идти?
— Пожалуйста, — пренебрежительно бросил Велигуров и крикнул вслед уходившему Бочарову: — О поездке своей письменно, письменно доложите.
Выйдя от Велигурова, Бочаров торопливо пошел к себе, стараясь успокоиться, но мысли его непрерывно возвращались к спору.
«Нельзя же на события смотреть так предвзято, — думал он. — Если главные силы немцев разбиты под Воронежем, то кто же один за другим берет наши города, кто форсирует эти речушки вроде Девицы, Тихой Сосны, Богучара, Айдара, Калитвы? Кто вышел к излучине Дона и добрался до Цимлянской? Если мы действительно сорвали планы наступления немцев, то почему они все же наступают и не просто наступают, а отмахивают по тридцать-сорок километров в сутки, а мы никак не можем остановить их?»
Не замечая ни встречных офицеров и солдат, ни знойной духоты жаркого дня, Бочаров вошел в свой маленький домик, схватил стоявшее в углу ведро и жадно прильнул к студеной, ломившей зубы воде.
«А может, и в самом деле я неуживчивый и сварливый человек?» — подумал он, достал карту обстановки и вновь всмотрелся в ее цветное, исчерканное красными и синими карандашами поле. Страшной громадой между Доном и Азовским морем ползли к Дону, к Сталинграду, к Ростову немецкие, венгерские, итальянские, румынские дивизии, корпуса и армии. Всего полмесяца назад они синими подковами тянулись с севера на юг от Курска до Таганрога; затем устремились на восток, сгущаясь у Воронежа, и вдруг от Воронежа резко повернули на юг и вдоль Дона, вдоль Северного Донца поползли к излучине, к нижнему течению и устью Дона. Теперь синие скобы и стрелы от Цимлянской и до устья Северного Донца, на фронте более ста километров, вплотную надвинулись на голубую ленту Дона.
