Он налил и еще выпил стакан водки, посидел, хмуро глядя на стол, и, вдруг мгновенно повеселев, хлопнул рукой по плечу Панченко.

— Где наша не пропадала, комиссар! Черт с ними! Если не довелось города брать, то давай хоть посмотрим на них. Поехали в Курск!

— Далеко, Михал Михалыч, времени много потребуется.

— Что далеко? Подумаешь, какая-то несчастная сотня километров! Я на своем «адмирале» час туда, час обратно…

— Нет, я никак не могу, — отказался Панченко, но отуманенное водкой воображение Черноярова уже безостановочно вело его по новому пути.

— Да брось ты киснуть! Поехали, — настойчиво наседал он на Панченко, — посмотрим, что там, и назад.

— Я еще политдонесение не написал. А уже двенадцать.

— Ах, политдонесение, — согласился Чернояров, — тогда другое дело. А я поеду. Эй, орлы, — крикнул он ординарцу и шоферу, — запрягай «адмирала»!

— Может, командиру дивизии доложить? — несмело предложил Панченко.

— А что докладывать? Я же не юнец. Утром я все ему доложил, и теперь я вольная птица.

— А вдруг что потребуется?

— Ты за меня останешься.

— Да я — то всегда здесь, — мялся Панченко, — а все-таки…

— Ничего! Я скоро вернусь. Ты командуй! Едем!

Проводив Черноярова, Панченко вернулся в дом и присел к столу. Тяжелые мысли нахлынули на него. Все последние месяцы он чувствовал себя особенно напряженно и тревожно. Внешне дела в полку шли нормально, и все же Панченко внутренне соглашался и с Лесовых и с Поветкиным, которые много раз говорили ему, что поведение Черноярова вызывает возмущение и недовольство и офицеров и даже солдат. Он несколько раз пытался поговорить с Чернояровым откровенно и напрямую. Еще не начав разговора, сразу же попадал под влияние Черноярова, терял нить продуманных мыслей, сбивался и откладывал разговор до более удобного случая. И сегодня, когда Чернояров делал явно недозволенное, у него не хватило мужества решительно высказать свое мнение. Конечно, все может обойтись благополучно, но эта поездка может и погубить Черноярова.

Огорченный и подавленный Панченко выпил несколько глотков водки, посидел еще немного и вышел на улицу. Опять разгулялась метель, и недавно теплое, почти весеннее солнце потонуло в тучах.

— Командир полка у себя? — выйдя из соседнего дома, спросил Поветкин.

— Нет, уехал, — ответил Панченко.

— Куда? — встревоженно спросил Поветкин.

— В Курск. А что случилось? Ты чем-то взволнован?

— Получена радиограмма от командира дивизии. Приказано поднять полк по тревоге и подготовить к форсированному маршу. Сейчас сам комдив приедет.

— Слушай, Сергей Иванович, — бледнея, схватил Панченко руку Поветкина, — что же делать-то?

— Придется поднимать, другого выхода нет.

— Товарищ майор, — подбежал к Поветкину Привезенцев, — новая радиограмма от комдива: «Освободить все автомобили от груза, подготовить для переброски личного состава».

— Да, — собирая морщины вокруг глаз, сказал Поветкин, — дело, видать, серьезное. Федор Петрович, — повернулся он к Привезенцеву, — объявите тревогу. Только без шума. Командиров батальонов и начальников служб вызвать сюда. Автомобили разгрузить, заправить и вывести вон в тот переулок.

— Так я пойду тыловиков подгоню, — неуверенно сказал Панченко, — а то будут копаться…

— Сейчас комдив подъедет, давайте его здесь подождем.

— Вы задачу от него получите, — стараясь казаться равнодушным, продолжал Панченко, — а я — то ему, очевидно, и не потребуюсь.

«Боится комдива, — подумал Поветкин, — и с Чернояровым отношений не хочет портить».

— Как же, Семен Прокофьевич, — вслух сказал Поветкин, — командира полка нет и вас не будет?

— А что я? Я теперь не комиссар, а заместитель командира по политической части. Вы теперь главная скрипка.

Поветкину было стыдно за Панченко, он не знал, что ему ответить. К счастью, в конце улицы показались два вездехода. В первом из них Поветкин узнал командира дивизии.

— Где Чернояров? — выходя из машины, спросил генерал Федотов.

Панченко и Поветкин молчали.

— Вы что, не слышите? Где Чернояров? — настойчиво спросил генерал. — Поветкин, где командир полка?

— Он мне ничего не сказал, — ответил Поветкин.

— Так, может, вы, товарищ Панченко, знаете, где Чернояров?

— Он в Курск уехал, город посмотреть, — с трудом выдавил Панченко.

— Так! Ясно, — сдерживая гнев, сказал Федотов и придвинулся к Поветкину. — Командуйте полком. Положение создалось очень опасное. Противник на Харьковском и Белгородском направлениях перешел в контрнаступление, сбил наши передовые части, ворвался в Харьков и Белгород и пытается развивать наступление на восток. Наша дивизия из резерва фронта вводится в бой и получила задачу остановить противника на этом рубеже, — показал генерал на карте. — Вашему полку оборонять этот участок. Главное — прикрыть шоссе и не допустить прорыва противника на север. На усиление полка придаю: истребительно-противотанковый дивизион, пушечный дивизион, гаубичный дивизион и одну саперную роту. К утру вам на усиление подойдет танковая рота. Все танкоопасные направления заминировать. И ни шагу назад! Имейте в виду, немцы наступают в основном танками, и есть сведения, что у них появились новые тяжелые танки, как их немцы называют, — «тигры».

Как ни спешил Поветкин, стремясь раньше противника вывести полк к ручью, где было приказано занять оборону, противник все же опередил. Еще километров за шесть от ручья Поветкин услышал частые залпы немецкой артиллерии, редкие хлопки наших пушек и отчаянную ружейно-пулеметную стрельбу. В густом снегопаде нельзя было понять, что творилось впереди, и, проехав еще километра три, Поветкин прямо у дороги увидел гаубичную батарею. Распаленные, засыпанные снегом артиллеристы, как привидения, метались вокруг орудий. Командовавший ими усатый старшина на вопрос Поветкина, что делается впереди, озлобленно сверкнул глазами и, словно ненавидя весь мир, отчаянно выкрикнул:

— Белгород захватили, а теперь через ручей рвутся!..

— А кто командует здесь?

— А черт их знает! — с прежней яростью выкрикнул старшина. — Наш комбат там где-то впереди. Если хотите поговорить, вот телефон…

Из телефонного разговора с командиром гаубичной батареи Поветкин узнал, что немцы в двух местах уже переправились через ручей, что мост на шоссе взорван и что всеми, кто обороняется справа и слева от дороги, командует старший лейтенант Скрежетов.

То, что мост успели взорвать, обрадовало Поветкина, но известие о том, что немцы форсировали ручей, резко меняло обстановку. В таких условиях и взрыв моста терял свое значение.

— Семен Прокофьевич, — спросил Поветкин все время молчавшего Панченко, — я думаю, сейчас же развернуть полк, остановить немцев, а затем выяснить обстановку, подготовиться и контратакой отбросить их за ручей?

— И правильно! Бить их, сволочей, — словно просыпаясь, выкрикнул Панченко, — бить и уничтожать!

Поветкин удивленно взглянул на Панченко, не понимая, почему он так кричит.

— Ты командуй, Сергей Иванович, — словно поняв мысли Поветкина, с каким-то удивленным смущением сказал Панченко, — а я в первый батальон пойду.

— Так сейчас же решать нужно, — возразил Поветкин.

— Ты решай, а мое место с бойцами, — твердо сказал Панченко и пошел к машинам.

Пройдя шагов десять, он резко повернулся, торопливо подошел к Поветкину и, порывисто обнимая его, с поразившей Поветкина теплотой проговорил:

— Трудный бой будет. Ты, Сергей Иванович, побереги себя. От тебя сейчас многое зависит. А со мной, если случится что, то Лесовых пусть заменит…

— Что ты, Семен Прокофьевич…

— Ничего! Я пошел…

Панченко поцеловал Поветкина в щеку и торопливо, словно убегая от опасности, пошел к выпрыгивавшим из машин солдатам.

Все время, пока развертывался полк и поротно выходил на линию переднего края, у Поветкина стояло перед глазами худое, с ввалившимися глазами лицо Панченко и в ушах звучал его совсем незнакомый, встревоженный и проникновенный голос.