Голд предположил, что «прочее» включает трех телохранителей в две смены, телохранителей, которых, как сообщалось позднее, Киссинджер нанимает за собственный счет.

Голд снова с язвительной мизантропией, значительно превосходящей естественную зависть, свойственную каждому человеку, перечитал сведения о суммах. Он отказался от своих первоначальных планов в связи с книгой о Киссинджере. Он быстро пересистематизировал имеющуюся у него информацию для создания более мощного плацдарма наступления, поскольку решил, что легко получит в свое распоряжение рукопись сочинения Киссинджера, как только будут сделаны ее фотокопии для заключения договоров с книжными клубами и издательствами, выпускающими книги в мягких обложках. За шесть месяцев до публикации книги Киссинджера Голд сможет опровергнуть еще не озвученные мысли и раскритиковать еще не занятые позиции, открыв беглый огонь серией разоблачительных статей, которые уменьшат коммерческую ценность книги Киссинджера и увеличат — его собственной. Пусть этот летающий карлик напечатается первым, если только посмеет! Каждая из статей Голда, конечно, найдет место и в его книге. Но большие деньги, к сожалению, все равно поплывут к коварному бывшему гарвардскому профессору и отставному государственному секретарю, который теперь, помимо всех прочих, занимал и должность консультанта Центра по изучению американского опыта при Университете Южной Калифорнии, тогда как место его было на скамье подсудимых.

Это было постыдно, и Голда просто обескураживало, что сия низкая личность, на чьем счету бесславные деяния столь ужасающие, что они не поддаются описанию, и столь многочисленные, что они не поддаются перечислению, вместо того, чтобы прогуливаться по Шпандау с Рудольфом Гессом[139], будет весело разъезжать в лимузинах с шоферами, в то время как Голду приходится ездить в машинах, взятых напрокат.

Голд, собравший все о Киссинджере и все, написанное Киссинджером, несомненно, мог написать о Киссинджере лучше, чем сам Киссинджер. Во-первых, Голд питал к своему предмету объективную антипатию, которой, вероятно, недоставало самому Киссинджеру. Голд испытывал сильные сомнения в том, что этот проныра, в течение восьми лет коварнейшим образом прослушивавший его телефонные разговоры и способствовавший незаконной постановке жучков в квартирах родственников журналистов и помощников, обладал той веселой жизнерадостностью и той масштабностью характера, которые позволили бы ему, взглянув на себя, увидеть всю комичность своей фигуры и заметить то раздражение и отвращение, что он вызывал у множества других людей. Сомнительно было и то, что Киссинджер помнит о ничтожных мотивах мелких своих делишек и кровавых катастрофах, ставших следствием крупных его дел. Перед Голдом лежало суждение Энтони С. Льюиса в Нью-Йорк Таймс.

Лишь человек со слабым воображением мог предположить, что исследование Киссинджера Киссинджером может иметь хоть какую-то ценность. Когда его спросили о его роли в Камбоджийской войне, которая, по оценкам, унесла пятьсот тысяч человеческих жизней, он сказал:

И в то же время другой чиновник государственного департамента, Уильям С. Салливан, свидетельствовал:

Голд не слышал, чтобы Киссинджер хоть раз поднял голос против фашистского применения полицейских сил для подавления общественности, выступавшей за окончание войны в Юго-Восточной Азии. Как Киссинджер воспринимает нелицеприятные высказывания в свой адрес, Голд уже знал; Голд знал, как Киссинджер относится к тому, что (1) его называют «таким же бесчестным, как законченные негодяи в администрации Никсона», (2) его политика и действия, «отмеченные невежеством и абсурдностью», по мнению многих, в исторической ретроспективе будут оценены как «никудышные по своим дипломатическим результатам и позорные с человеческой точки зрения», (3) о главном его достижении — заключении мира во Вьетнаме — говорят, что «Киссинджер принес мир на землю Вьетнама тем же способом, что и Наполеон — на землю Европы: проиграв войну», и что «если бы на то была его воля, он все еще продолжал бы бомбардировки Вьетнама». Знал Голд и о том, как относится Киссинджер к торжествующей концовке редакторской колонки в Нью Рипаблик; в связи с сообщениями о том, что Киссинджер скоро сменит пост в правительстве на работу в телевизионной компании, автор воздавал хвалу Господу за то, что теперь «бывший государственный секретарь сможет отдать свои таланты фокусника миру телевидения, где они не принесут никакого вреда». Правда ли, что Киссинджер, как об этом говорили, жаждал «жестокого сражения», которое приведет к убедительному военному поражению Израиля? Правда ли, что он пытался задержать поставки оружия этой стране во время войны, случившейся на Йом Киппур[140]? Неужели и впрямь он был жестоко разочарован, когда Израиль форсировал Нил и окружил египетские армии на другом берегу? У Голда были документальные свидетельства явной глупости этого хера:

«Власть — это прекрасное средство для стимуляции половой активности», — неоднократно заявлял этот обладатель хваленого ума и остроумия, заявлял с самоуверенностью и откровенностью, которые, по мнению Голда, были достойны презрения. Голд из собственного опыта знал, что для стимуляции половой активности женщины подходят больше. Только человек с куриными мозгами, думал Голд, может во время войны, после злосчастного провала собственных, предпринимавшихся почти четыре года попыток достичь мира, заявить интервьюеру: «Когда я говорю с Ле Дык Тхо[141], я знаю, как себя вести с Ле Дык Тхо, а когда я говорю с девушкой, я знаю, как себя вести с девушкой». Голд считал, что Киссинджер не имел ни малейшего понятия о том, как ему вести себя с Орианой Фаллачи, которая брала у него это интервью: