В разделе деловой хроники он нашел еще одну заметку неприличного содержания, посвященную финансовым новостям; она, как ему показалось, не так уж далеко ушла от первой:

САЙМОН НАМЕРЕВАЕТСЯ ВЕРНУТЬСЯ К «БРАТЬЯМ САЛОМОН»

Уильям Е. Саймон, министр финансов, собирается вернуться в «Братья Саломон», нью-йоркскую инвестиционно-банковскую компанию, которую он оставил 1 января 1973 ради работы в правительстве Никсона.

Уильям Р. Саломон, управляющий и совладелец «Братьев Саломон», сказал, что надеется на возвращение мистера Саймона в фирму. «Мистера Саймона, побывавшего в должности министра финансов, мы будем ценить больше прежнего».

В то время, когда его пригласил бывший президент Никсон, мистер Саймон, как сообщалось в опубликованных отчетах, зарабатывал от двух до трех миллионов долларов в год. В администрации Форда Мистер Саймон являлся рупором президентской экономической политики.

ПОМНИ О ТЕХ, КТО НУЖДАЕТСЯ!

Смутное раздражение Голда, его отвращение к укоренившемуся в обществе алчному практицизму несколько умерились при мысли о том, что, когда завершится его служба в правительстве, его тоже станут ценить больше прежнего у «Братьев Саломон». Когда шасси коснулось земли, его внимание привлек заголовок так точно бивший в цель, что даже в самых смелых фантазиях трудно было вообразить что-либо подобное. Он прочел:

Голд на мгновенье отвел взгляд и всосал внутрь щеки. Но его глаза, как ему поначалу подумалось, не обманули его.

В аэропорту он, купил марку и, выпросив конверт, отправил вырезку, озаглавленную «Моравский поц», Либерману, сделав анонимную приписку: «Это про тебя?» Он поспешил к такси в приподнятом настроении, которое, как ему казалось, ничто не может испортить, но, прибыв к Андреа, понял, что ошибался.

ОНА собиралась уезжать на уик-энд с человеком, с которым встречалась до тайного обручения с Голдом. Он просто онемел, когда она продолжила сборы, перед этим раз десять поцеловав и ущипнув его и поклявшись ему в вечной любви за то, что он вернулся так быстро. Голду стоило большого труда проявлять терпение и сдержанность. Он знал, что, когда дело не касалось ее отрасли знаний — внутренней экономики, — она нередко проявляла наивность, которая на посторонний взгляд могла показаться глупостью.

— Дорогая, мы же собираемся пожениться, — втолковывал он ей.

Она помнила об этом.

— Поэтому-то я и решила, что должна повидать его. Я хочу с ним попрощаться.

— Попрощаться? — Голд изобразил флегматичное спокойствие. — А почему это нельзя сделать по телефону?

— Мы уже говорили по телефону, дурачок, — ответила Андреа, весело хихикая и ничем не показывая, что замечает, как нахмурился Голд. — Мы договорились по телефону.

— Почему ты не могла попрощаться по телефону?

— Это было бы такое холодное прощание.

— Оно должно быть теплым?

— Это же всего на уик-энд, — возразила она.

— Ты мне говорила, что хочешь, чтобы я приехал на уик-энд.

— Я и хочу! — воскликнула она. — Я так счастлива от того, что ты здесь. Ты не должен быть таким мелочным, Брюси.

— Пожалуйста, не называй меня «Брюси», — сердито сказал он, задавая себе вопрос: понимает ли она, что бьет в самое его больное место. Голд привык к тому, что жена или его подружки называют его по-другому, и сам тоже воздерживался от любого проявления дружеских эмоций. — И где же вы собираетесь остановиться?

— У него дома. Или, может быть, в мотеле. Раньше он любил останавливаться в мотелях.

— Это что, один из тех, кто больше не хотел тебя видеть? — Она кивнула. — Что же это он передумал?

— Он твой большой поклонник.

Голд больше был не в силах изображать спокойствие.

— Боже мой, Андреа, — простонал он, в отчаянии и изумлении тряся головой. — Ты и ему рассказала о наших отношениях? Ты должна сохранять их в тайне.

В последовавшем за этим скорбном молчании Голд вспомнил о еде, которую привез с собой из Нью-Йорка, и мрачно направился на кухню, чтобы разобрать два тяжелых пакета. Андреа молча последовала за ним.

— Я отдаю ему только мое тело, дорогой, — попыталась она утешить его минуту спустя. — Послушай, ну о чем мы говорим?

Голд почувствовал, как его глаза застлало пеленой.

— Только?

— И больше ничего. — Она говорила теперь с каким-то задиристым и изумленным выражением. — Разве от нас с тобой что-нибудь убудет из-за того, что ему что-то там нужно от моего тела? Мой ум будет принадлежать тебе.

— У меня есть свой собственный. — Не в первый раз Голд почувствовал, что ему чужды нравы поколения, к которому он не принадлежит.

— Но ведь и тело у тебя тоже есть. — Чтобы его убедить, она взывала к его здравому смыслу.

— Не такое, как у тебя.

— Пусть он его берет, если ему хочется, — возразила она. — Это только кости, плоть, органы и всякие места.

— Твое тело, — сказал Голд, — из тех вещей, к обладанию которыми стремлюсь я.

— И пожалуйста, дорогой, когда тебе будет угодно. Ты тоже можешь получить его, даже прямо сейчас, если только быстро. — Она бросила взгляд на часы.

— Я хочу обладать им нераздельно, — громко уточнил Голд, бросив на нее бескомпромиссно осуждающий взгляд.

— Ах, Брюси…

— Не называй меня так.

Андреа ухватилась за подлокотник своего кресла и рассмеялась.

— Нет, правда, я думаю, ты придаешь слишком большое значение всему этому. Мне кажется, что у тебя сексуальные воззрения человека средних лет.

В ее тоне он вовсе не услышал того восторга и полной покорности, которые он теперь воспринимал как должное в ее отношении к нему.

— Я и есть человек средних лет, — холодно сказал он. — Какие же, по твоему мнению, у меня должны были быть сексуальные воззрения?

— У тебя к этому слишком старомодный подход, тут вовсе не из-за чего так волноваться. Почему он не может взять мое тело, если ему так хочется? Многие мужчины хотят мое тело. — Голова у Голда ритмично вздрагивала при каждом повторении слова «тело», словно эта тема была слишком болезненной для обсуждения. Не ради же этого, говорил он себе, собирается он оставить жену, вызвав тем самым ненависть к себе своих детей, оскорбив чувства своих домашних и отказываясь на время от других эротических сношений, а ради денег, красоты, социального положения, политических соображений и колоссального увеличения своего сексуального престижа; когда он вспомнил об этом, его уязвленные чувства успокоились, а его уязвленная гордость была восстановлена, и он определился в своей главной цели — подтвердить свое превосходство над Андреа, чтобы не утратить его навсегда. Он начал возражения с формальностей.

— Когда мы впервые встретились в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, — напомнил он ей, — я был доктор Голд. Когда мы вместе пили кофе или завтракали или изредка встречались на коктейлях или обедах, я всегда был доктор Голд. Когда мы не так давно впервые занимались любовью, я все еще был доктор Голд. Даже когда я позвонил тебе на следующий день, чтобы сообщить о том, как счастлив и как хочу увидеть тебя снова, я оставался доктором Голдом. А теперь, когда мы тайно обручились, я стал суетливым, глупым, смешным и старомодным. Когда же это я перестал быть доктором Голдом и стал мелочным и ограниченным? Почему же ты раньше этого не замечала?

— Раньше это не имело значения.

— А что имело значение?

— То, что ты был доктором Голдом, — сказала она. — И ты всегда был таким реактивным, злым и умным. Ты на меня произвел впечатление. На всех женщин. И на меня до сих пор производит впечатление то, что для всех здесь ты — доктор Голд. А ты даже не доктор.