— Шибко не шибко, а бегает, пешим не догонишь. Вот что, парень, вижу, умишко у тебя кумекистый, коль ты меня такими вопросами донимаешь. Не плохо было бы, если бы наш ДТ побыстрее бегал. Тихоход он у нас, тихоход… Расти, парень, физику-науку познаешь, может, и скоростной ДТ смастеришь. Но как ты в степь один убрёл?

— Я не убрёл, меня бабушка за веником послала…

— И ни веника, ни внука! Сорванец, видно, ты! Одевайся!

Одеваясь, Тимка опередил Данилыча и первым, теперь уж без посторонней помощи, забрался в кабину. Данилыч, завязав на концах носового платка узелки, натянул его на Тимкину голову, приговаривая:

— Так-то, парень… Припекать голову будет…

Трактор, развернувшись на одной гусенице, пробуксовал по песку и забрался в разноцветье степных трав.

— Мы куда поедем? — спросил Тимка у тракториста.

— На поле вернёмся. Пахать будем. На реку я по необходимости поехал. Воды нам не подвезли для нашего коня. Вот и пришлось на реку смотаться. Нельзя гонять трактор зазря. Да ничего не попишешь. Твой папаня узнает, что я на реку за водой на тракторе ездил, ругаться будет. Он строгий…

— Папа не строгий. Он только не любит, когда его не слушаются…

— И я об этом говорю. Ты, наверно, тоже его плохо слушаешься? Молчишь? То-то!

Трактор, сердито проурчав, вдруг затих. Остановились у чёрного поля. Подошла женщина. Тимка узнал её по кепке и большим шофёрским очкам. Это была прицепщица Тоня.

Данилыч вышел из кабины, а на его место села Тоня и тронула рычаги. Трактор несмело двинулся вперёд, потом назад, ещё назад и остановился. Тоня выглянула в окно кабины.

— Хорош! — крикнул Данилыч. — Прицепили! Давай на своё место!

Тоня сошла с трактора, а Данилыч сел за рычаги.

— Ну, помощник, — подмигнул Тимке тракторист, — пару загонок сделаем и до дому подадимся!

Незнакомое слово «загонка» понравилось Тимке, и он сейчас же спросил:

— Мы кого с тобой, дядя, будем загонять?

— Загонять? Не загонять… Вон видишь сопку? Там кончается пахотное поле. Доберёмся на нашем коньке до сопки одна загонка. Вернёмся сюда — вторая. Длинные загонки в степи. Но наш конь силён, не подкачает! — И Данилыч любовно похлопал широкой ладонью по стенке кабины.

Тимка внимательно следил за тем, как тракторист переводит рычаги. Трактор гудел сильнее, чем при поездке на реку, а двигался медленнее.

— Трактор устал, ему отдохнуть надо? Да? — обратился Тимка к Данилычу.

— Трактор не устаёт… Человек устаёт…

Тимка пристально смотрит вперёд. Но смотреть только вперёд надоело, захотелось взглянуть назад. Высунув голову в окошко кабины, мальчик увидел, что за трактором неотступно двигалась тележка, а на ней сидела прицепщица Тоня. Глаза у неё были защищены очками.

— Данилыч, — повернулся Тимка к трактористу, — тётя Тоня катается на тележке?

— Не катается, а работает, — начал объяснять Данилыч. — Мы трактором плуг тянем, а Тоня следит, чтобы лемеха землю на нужную глубину подрезали, а отвалы перевёртывали пласт. Физика-наука, парень!

— А землю зачем режут и перевёртывают? — заинтересовался Тимка.

— Так, так, парень! — оживился тракторист. — Об этом и я у твоего отца спрашивал: «Зачем режем да перевёртываем?» Неладно делаем: сушим землю-то, а ветрища задуют, сколько её пылью-то в воздух поднимется, а осенью и весной в балки да овражки ручьями смоет. Не резать бы её, родную, а рыхлить не перевёртывая. Отец твой говорит, что для этого особые плуги нужны, а их нет ещё.

Тимка опять выглянул в окошко и только теперь заметил, что у тележки, на которой сидит Тоня, внизу блестящие широкие лопаты; они изогнуты в одну сторону и врезаются в землю; по ним, извиваясь, винтом скользят чёрные ленты земли. Тимка долго смотрит на превращение зелёной степи в чёрное поле. Хорошо бы покататься на тележке и покрутить колесо, которое прицепщица держит в руках. Но трактор всё время движется, и перейти на тележку нельзя.

Если бы у Тимки спросили, долго ли шёл трактор, то он ответил бы: «Три часа!» Три часа у Тимки была высшая мера времени, если оно тянулось долго-долго.

От качки и подпрыгиваний на сиденье начало ломить спину, к горлу подступил противный комок и во рту стало горько. Лучи солнца, попадавшие в кабину через открытое окно, жгли шею, плечи и коленки. Тимка попытался прикрыть коленки ладонями, но солнце начало припекать руки, а коленки делались влажными от пота. Хорошо, если бы трактор остановился, тогда можно било бы выскочить из кабины, растянуться на граве и полежать. Но тракторист, двигая рычагами, молчит. Ему тоже жарко. Это Тимка видит по крупным каплям пота, которые усеяли лицо Данилыча.

— Мы скоро остановимся? Да? — не вытерпел Тимка.

— Скоро, скоро! — кивнул тракторист и рукавом смахнул со лба пот.

Тимка всматривается в степную даль. Над травой возвышается горка, похожая на слоёный пирог; приглядевшись, Тимка заметил на её вершине птицу. Она сидела неподвижно, чернея на тёмно-синем небе. Может быть, это тот самый беркутёнок, который исчез из вагончика? Отец говорил, что его поймали на сопке; мог же беркутёнок вернуться в своё гнездо.

— Дядя! — обратился Тимка к Данилычу. — На сопке беркутёнок сидит?

— Сам ты беркутёнок, — улыбнулся тракторист. — Камень это. Приглядись хорошенько: сопка на петушиную голову похожа, и прозвали её «Камень Петух».

Сколько Тимка ни силился представить себе сопку петушиной головой, у него ничего не получалось, и он недовольно протянул:

— Со-все-ем и не-е по-хо-жа-а-а… Ты всё это сам придумал.

— Придумал? Смотри хорошенько! — Оторвав руку от рычага, тракторист повёл пальцем по очертанию сопки, приговаривая: — Вот шеи, а вот голова, клюв, гребешок… Точно — петух!

Теперь и Тимке стало казаться, что сопка действительно похожа на петушиную голову.

— На этой сопке, — продолжал Данилыч. — Рахман, который привёл тебя к трактору, беркутёнка словил.

— Лохматый Дядя словил? — удивился Тимка.

— Привёз птицу на полевой стан, в вагончик посадил. А как узнал, что его добыча тебя лапой по щеке хватила, — в мешок да от греха подальше — в аул отвёз. Отец у него в ауле живёт. Охотничает… Разную живность для зверинцев добывает.

— Беркутёнка в клетку посадят? Да? — опечаленно спросил Тимка.

— В клетку… — буркнул Данилыч и остановил трактор.

Подошла Тоня и начала разговаривать с трактористом. Данилыч, кивнув на Тимку, сказал, что ему тоже жалко мальчишку.

— Зачем же ты его оставил у себя? — упрекнула Данилыча Тоня.

— Зачем, зачем?! Куда бы он делся? — оправдывался тракторист. — Рахман не мог бросить отару, он перегоняет овец в Глухую балку. Не оставлять же шатуна в степи.

Разговор взрослых напомнил Тимке о том, что бабушка сейчас, наверно, ищет его и снова бьёт ноги. К тому же получается, что он мешает взрослым: иначе зачем было прицепщице упрекать Данилыча за то, что тот взял Тимку на трактор.

— Заморился небось до смерти? Побегай, пока мы тут справимся, — предложила Тимке прицепщица и, подав руку, помогла мальчику выбраться из кабины.

От долгого сидения ноги стали тяжёлыми. Тимка кинулся на траву и растянулся во весь рост.

Данилыч тоже вышел из кабины, кинув прицепщице сумку, сказал:

— Покорми «пахаря». Проголодался, поди, парнишка.

Тимке не хотелось есть: во рту было сухо, а язык словно распух и им было трудно ворочать.

Тоня достала из сумки яйцо и кусок хлеба. Подала их Тимке:

— Вот твоя доля. Сегодня мы на сухом пайке. Ешь!

Яйцо Тимке показалось кислым, а от хлеба пахло бензином. Вытирая руки тряпкой, Данилыч подошёл к мальчишке и весело проговорил:

— Ну, парень, давай быстрее! Надо торопиться. В кабине дожуёшь.

Снова качка и подпрыгивание на сиденье. Снова солнце жжёт шею и коленки, а время идёт медленно-медленно…

— Ишь ты, как разросся карагальник! — кивнув на кусты, усмехнулся тракторист. — Живуч, да и цепок! Как ты, парень, продрался через него? Герой! Ну, ничего, мы эти кустищи сейчас под корень махнём! А землица под ними добрая, урожайная…