Да здравствует жизнь в стране, поднявшей знамя мировой революции! Да здравствует борьба! Вперед, молодежь чудесной страны! Будьте достойными сынами молодой родины!

Да здравствует наша могучая партия, ведущая нас к коммунизму!

Долгой овацией встретил зал заключительные слова Островского.

Овация, вспыхнула снова, когда на трибуне появилась мать писателя — Ольга Осиповна.

— Милые друзья! — обратилась она к присутствующим. — Много я вам не буду говорить. Каждый отец и каждая мать поймут мое состояние. Я счастлива, что он еще живет и радует и людей и меня[107].

Да, он еще жил и звал других к жизни. «Да здравствует жизнь!.. — возглашал Островский. — Да здравствует борьба!» Он готов был ее продолжить.

Награда обязывает бойца «не только не сдавать занятых позиций, но и победно двигаться вперед».

Поэтому — работа и работа.

Островский был переутомлен до предела. «Нет времени даже пообедать и побыть с собой», — писал он 28 октября. И через месяц с лишним: «Я сейчас собираю по крупинкам так щедро разбрасываемые в эти торжественные дни силы». Но в тех же письмах, отмечая страшную свою усталость, сетуя на то, что ему «трудно сейчас собрать и организовать свои мысли и чувства», Островский говорил: «Счастье не убивает». Герои «Рожденных бурей» ждали его; он публично дал торжественное обещание закончить новую книгу, а запись романа, прекратившаяся еще весной, до сих пор не возобновлялась. Все нужные материалы, которые можно было раздобыть в Сочи и в Московской областной библиотеке (откуда книги доставлялись посылками), были уже прочитаны. Для продолжения работы над романом следовало основательнее познакомиться с документами гражданской войны. «В генеральном штабе РККА и в редакции «Истории гражданской войны» мне обещано всемерное содействие в деле изучения материалов о войне с белополяками, — писал он А. Караваевой. — При таких условиях есть надежда, что роман будет документально крепко сшит».

Островский твердо решил ехать в Москву, провести там зиму, а к лету вернуться в сочинский новый дом, который строило ему в подарок правительство Украины, и здесь закончить первую часть новой книги.

Врачи не разрешали ему ехать. Он настаивал.

«После страстной борьбы получил, наконец, «разрешение» врачей на поездку, — писал он 2 декабря. — А то не хотели пускать. Борьба была тяжелая, но — победа за нами. И все же мне частенько говорят: «Вы погибнете в пути»… Теперь единственная опасность для меня — дорога. В случае гибели — это позор! Этого мне никто не простит. Вот почему я должен приехать невредимым».

Островский деятельно готовился к переезду.

В газете «Комсомолец Украины» напечатано было обращенное к нему письмо знатных «пятисотниц» Украины — Марии Демченко и Марины Гнатенко.

Островский ответил им:

«Милые девушки Мария и Марина!

Мне хочется вместо официального ответа на ваше письмо просто ласково пожать ваши руки, сильные, молодые, с бугорками мозолей (есть они у вас? убежден в этом — ведь «пятьсот» достались не легко). На-днях я уезжаю в Москву, где поработаю зиму над новым романом «Рожденные бурей».

А весной, когда в Сочи все расцветет и знойное солнце обласкает землю, я вернусь сюда уже в новый дом, подаренный мне правительством Украины. И вот я приглашаю вас приехать ко мне тогда в гости, отдохнуть и покупаться в море. Хорошо здесь. И тогда мы расскажем друг другу все, что хочется рассказать. Это же приглашение прошу передать самой юной среди вас — Ганне Швидко.

Эта героическая девочка родилась тогда, когда мы вступали в комсомол. Всех нас вырастил, воспитал комсомол Украины.

Страна прикрепила к нашей груди орден Ленина. Дело нашей чести оправдать это высокое доверие революционного правительства. И мы его оправдаем. Иначе не может быть.

Крепко обнимаю вас, родные мои девчата, славные наши подруженьки».

Это письмо было написано 5 декабря.

На другой день, 6 декабря, Островский выступал по радио на конференции молодых писателей Азово-Черноморского края.

А 9 декабря он в сопровождении сестры Екатерины Алексеевны, доктора М. К. Павловского и своего сочинского друга Л. Н. Берсенева уехал в Москву.

Островский ехал в отдельном мягком вагоне. Все было сделано, чтобы предоставить писателю наиболее благоприятные условия поездки. Екатерина Алексеевна всю дорогу не отходила от брата. Она и в дороге умывала его, брила, перестилала постель, готовила пищу, терпеливо его кормила. У Островского едва открывался рот, и пищу приходилось нарезать маленькими ломтиками. Ел он мало, но часто, пил понемногу.

Н. А. Островский с сестрой Екатериной Алексеевной (1936).

Неустанно нес свою постоянную вахту доктор М. К. Павловский; он внимательно следил за состоянием здоровья больного и был готов к любым неожиданностям.

Железнодорожники на узловых станциях были предупреждены, что со скорым Сочи — Москва едет Николай Островский. Вагон встречали. У сопровождающих заботливо осведомлялись, не нуждается ли в чем-либо писатель.

В Ростове, а затем в Харькове Островского радушно приветствовали делегации рабочих, местные писатели. Людской «конвейер», устремленный к Островскому, не приостанавливался и в пути.

11 декабря, уже под Москвою, в Серпухове, его встретили московские друзья; Л. Караваева, Матэ Залка, И. Феденев и другие.

Островский казался веселым, он смеялся, шутил, расспрашивал о столичных новостях.

Между тем позже стало известно, что недалеко от Москвы у него начались почечные колики. Он испытывал мучительные боли. Павловский и Екатерина Алексеевна заметили, что Островский побледнел и лицо его покрылось холодным потом. Он скрыл от них истинную причину недомогания, сославшись на обычную дорожную усталость.

За окнами простирались снежные поля. На стыках рельсов вздрагивали и легко покачивались вагоны. Островский словно угадал возникшую за окном и невидимую для него искристую россыпь ночных огней столицы.

— Москва, Москва — сердце родины, — произнес он, заметно волнуясь…

Здесь родился он как писатель; здесь вышла в свет его первая книга.

— Чувствую я себя прекрасно. Да иначе и не могло быть, — говорил он. — Так и передайте товарищам.

Но товарищи, которых он имел в виду, — комсомольские работники, корреспонденты газет, сотрудники Моссовета, пионеры, собравшиеся на Курском вокзале, — сами уже валили к нему в вагон. Какая-то школьница преподнесла ему букет хризантем.

Островский был тронут до глубины души.

— Меня встречают, как победителя, — сказал он. — Я очень рад приезду в дорогую Москву. Я потрясен тем вниманием, которое мне оказывали в пути, и сердечно благодарен за прием в Москве… Я благодарю вас всех…

Островский прибыл в Москву 11 декабря 1935 года. Трое суток он прожил в вагоне, так как предоставленная ему квартира еще не была полностью оборудована. Председатель Моссовета товарищ Булганин сам наблюдал за тем, чтобы в квартире Островского все соответствовало нуждам больного писателя.

В его комнате необходимо было поддерживать температуру в 22–25 градусов. С этой целью, кроме обычного, парового отопления, были установлены специальные электрические печи. Большое окно, выходящее на улицу Горького, задергивалось по указаниям врачей тяжелыми, не пропускающими света и заглушающими шум шторами.

Днем 14 декабря к вокзалу подали специально отепленную санитарную машину (в Москве стояли морозы). Островского, одетого в красноармейскую шинель и буденовку, перевезли на ул. Горького, в дом № 40.

Николай Алексеевич просил подробно описать ему каждую из трех комнат его нового жилья. Он расспрашивал о самых малейших деталях: стоят ли в комнате цветы? во всех ли комнатах есть вентиляция? какой вместимости книжный шкаф? какую площадь имеет каждая комната? как они обставлены?