«Наши летние скитания теперь воочию показали мне, какие важные плоды они мне принесли… Я словно научился ценить… художественную правду в каждой произнесенной фразе, в каждом движении. Как это ни смешно, но я только теперь смотрю не на певцов, а на образы, ищу этих героев живых в крови и плоти. Не знаю, что из этого искания выйдет, но мне кажется, что я уже на дороге, и если еще сам научусь не только понимать и ценить, но и создавать, широкая дорога откроется… Переворот, происходящий во мне, настолько велик, что мне, например, хочется снова начать переучивать «Гальку», оперу, в которой образ героя мне ясен во всех подробностях».

С таким же рвением, с каким Собинов когда-то изучал латинский язык в гимназии, а позднее юриспруденцию в Университете, вбирает он в себя все, что может его обогатить, как актера и певца.

Вот с этих открывшихся ему позиций певца-актера Собинов и начинает работать над Ленским в новом сезоне 1898/99 года. Он заново пересматривает всю партию с точки зрения образа пушкинского героя. Его интересуют теперь не только сцены Ленского, его арии, ариозо и ансамбли, но и живая логика развития характера и его пластическое выявление. Упорные поиски жизненной правды оказываются не напрасными. Собинов постепенно овладевает искусством «входить в роль». Увлекаясь в сильных местах роли, он сливается с героем, живет его радостями, волнениями. «После ссоры на балу, — пишет Собинов, — у меня даже руки дрожали». Эта способность «жить» чувствами и настроениями героя была порукой, что рано или поздно, но артист пойдет по пути сценического реализма.

Собинов начинает нелегкую борьбу с администрацией за стильный костюм, парик, грим. Но трудности не смущают певца. Он проявляет исключительную настойчивость, ставит свои условия, требует и добивается своего: ему шьют новый костюм.

Большая, почти трехлетняя работа над образом Ленского увенчалась успехом. Собинов сдержал блестящую победу, покорив музыкальный Петербург.

…Зал Мариинского театра был переполнен. Царило особое оживление. Петербуржцы, считавшие непревзойденным Ленским своего любимца Фигнера, ждали появления малознакомого им Собинова.

Вот оркестр уже сыграл взволнованную мелодию, предшествующую появлению Онегина и Ленского… мгновенная пауза, и с первыми звуками широко разлившейся лирической темы появился Собинов-Ленский. Зрительный зал замер. На сцене стоял юноша, о котором Пушкин писал:

Л. В. Собинов-Ленский.

Светлый сюртук с пелериной, какой носили во времена Пушкина, свободно облегал его стройную фигуру. Темные волосы оттеняли мягкий юношеский овал лица, большие глаза смотрели на Ларину с предупредительным почтением:

Затем шло ариозо. Робко прозвучали первые слова: «Я люблю вас», но, подхваченный порывом чувства, голое певца поднялся выше, и на одном дыхании взволнованно он произнес еще раз: «Я люблю вас, Ольга!..» И дальше, словно торопясь, что его могут прервать, помешать сказать все, что не дает ему покоя, понеслись в зал восторженные слова юного поэта:

В конце ариозо этот страстный порыв перешел в безудержный восторг признания: «Я люблю тебя…»

В это страстное «Я люблю тебя» Собинов-Ленский вложил так много нежности, столько светлой, чистой любви, что стало ясно: и легкомыслие Ольги и необдуманно жестокий поступок Онегина больно отзовутся в сердце юного поэта, нанесут ему смертельную рану.

В этот вечер и Онегин и Татьяна отошли на второй план. В антрактах говорили только о новом Ленском.

— Что покажет Собинов в сцене бала у Лариных? Каким он будет в картине дуэли?

И Собинов не разочаровал петербуржцев. Уже тогда блестяще владея филировкой звука, он позволил себе дать на словах «В вашем доме» такое воздушное pianissimo, что, как пишет один из слушателей, «казалось, в этом pianissimo вот-вот растает в ничто и вся взволнованная трепетная душа поэта».

Контраст свежего молодого голоса с его лучезарным, словно радующимся жизни звуком и скорбных слов арии «Куда, куда вы удалились…», за которой следовал дуэт с Онегиным, сообщали всей картине дуэли тихую грусть и горькое сожаление о том, чего уже нельзя поправить… Резкий удар в оркестре… Ленский шагнул вперед, навстречу выстрелу, выронил пистолет и медленно упал навзничь: «Убит», — тяжело прозвучала фраза Зарецкого… И не было в зале ни одного человека, который в эту минуту не возмущался бы, не протестовал в душе против этого убийства, против тех общественных условий, жертвою которых пал прекрасный юноша-поэт.

Л. В. Собинов-Ленский.

…Бесшумно опустился тяжелый занавес. Тишину зрительного зала взорвал гром рукоплесканий. Аплодировали партер, ложи, бельэтаж, ярусы. Чем выше сидели зрители, тем сильнее и восторженнее аплодировали. На галерке стояли. И каждый, кто находился в этот вечер в зрительном зале, недоумевал, как можно было до сих пор мириться со всеми предыдущими Ленскими. Даже самые ярые поклонники Фигнера, пришедшие в театр с тайной мыслью насладиться «провалом» молодого певца, не могли не признать, что собиновский Ленский кажется сошедшим со страниц пушкинского романа и что в каждом своем движении, в каждой интонации голоса он сливается с музыкой Чайковского.

То был настоящий большой успех молодого певца. Об этом говорили друзья, зрители, восторженно принявшие нового Ленского, наконец пресса. И только сам Собинов чувствовал, что в этом ставшем для него таким близким и любимым образе еще далеко не все совершенно, что кое-какие фразы звучат несколько общо. Как бы машинально соскальзывая с языка, они послушны музыке, но не будят в нем, артисте, никаких мыслей.

«В чем же дело?» — мучительно раздумывал артист. И, лишь встретившись на сцене в одном из спектаклей с Хохловым-Онегиным, Собинов понял, чего не хватало до сих пор его Ленскому — настоящего общения на сцене с партнером.

П. А. Хохлов-Онегин.

Хохлов, за два года до того покинувший сцену, получил от дирекции почетное право в любое время выступить в любой опере по своему желанию. И вот в сезон 1902/03 года он воспользовался этим правом и дважды исполнил свою непревзойденную роль — Онегина.

Когда Собинов вышел на сцену, чувствуя за своей спиной спокойные шаги Хохлова, и, обернувшись, бросил быстрый взгляд на его полную достоинства фигуру, увидел красивое, холеное лицо Онегина, в его первых же словах

зазвучала наивная важность юноши, безгранично гордого тем, что его друг такой солидный мужчина. И как сразу стала очевидна разница их возрастов, характеров!

«Скажи, которая Татьяна?» — спросил Онегин-Хохлов.

«Да та, которая грустна…»

«Неужто ты влюблен в меньшую?» — В голосе Хохлова послышалось удивление, даже разочарование.