И Гошка не нашел чего ответить.
А под утро выпал снег, и Аня выдала нам в дополнение ко всему еще и моряцко-балтийские бушлаты. Воротники стоечкой. Пуговицы с якорями. Все деффки наши.
И мы, собственно, пошли.
Ну что сказать вам о долине в снегу?
Оказалась белой.
Хлопьям, привыкшим к пожухлой, тулиться на сочной траве было неловко. И то — было в этом нечто противоестественное, будто кого схоронили заживо. А в целом ничего так смотрелось: саван на востоке слился с поседевшими склонами и так — единой скукой — до самых умащенных снегом вершин. Если бы не тенистые складки, то пойди разыщи на этой картине очертания гор. Да и сардельки-облака, подсвеченные первыми корявенькими лучами, лишь оттеняли своей розовой пастельностью серую белизну. В общем, природа (или понятно кто) сонный глаз не напрягала.
Впрочем, теплый ветер, который козлил с юго-востока, намекал на то, что, как только солнце проклюнется, топтать нам жижу в месиво до первосортного самана на выходе.
Как говорил комбат Елдахов, выгоняя бойцов на уборку плаца, надо бы поторопиться, а то снег растает.
Вид этой скатерти белой отослал меня к мыслям черным о творческой силе сознания. Я всегда этой силой восхищался. Вот и тут.
Просто сравнил эту долину с листом бумаги и подумал: а вот, к примеру, возьми из пачки такой вот чистый лист да проведи по нему черной тушью линию — и ведь сознанию подобной малости уже достаточно. Рассмотрит, определится — ага, вот горизонт, и начинает мастерить: тут, значит, будет у нас тогда небо, а тут — земля. Ну и всё. Если земля и небо есть, за остальным не заржавеет.
Одну лишь линию драной кистью сикось-накось — и есть для сознания заготовка мира.
Обживает.
Шли гуськом — впереди Серега, сзади Гошка, я — где положено.
Идем, короче, топчем берцами девственную снежность, зеваем-ежимся. Чтоб на ходу не уснуть, речевку время от времени читаем, которой я парней обучил.
Такую.
Серега нас придурошным голосом сержанта ЮэС-ами типа спрашивает: «What is mind?!» Мы ему с Гошкой хором, как духи натурально: «No matter!» Он тогда: «What is matter?!» Ну и мы по-молодецки: «Never mind!»
Потом уже Гошка предложил другую: «Everybody wants to fuck from the morning to the dark». Но она не прошла ввиду того, что: А — ее содержание не отвечало величию момента, Б — ее ритм не соответствовал нашему.
Гошкин «калаш» я нес, потому что сам Гошка тащил полотно оконного стекла. Ноль восемь на один и два, три миллиметра. Это Инструктор попросил занести к Железному Дорожнику. Всё равно, сказал, заходить к нему будете, так захватите. Захватили. И несли с Гошкой по очереди.
— Серый, а зачем нам к этому Железному-то? — задался вдруг Гошка, с моей точки, несущественным вопросом.
— Он тебе третью часть шифра передаст, — ответил ему Серега.
— Кто передаст? Я передаст?
Мы с Серегой на эту шутку, которую вывез Гошка в Штаты в девяносто третьем году, не отреагировали. Он, сообразив по нашему виду, что лажанулся, смущенно спросил:
— Почему мне-то? — Серега пояснил:
— Значит, так, разжевываю один раз, потом никому не переспрашивать. Суть в следующем: мы должны получить код доступа. Он разделен на три части. Эти части знают упомянутый Железный Дорожник, Пастух и Человек Из Колодца, он же — Оракул.
— Настоящий оракул? — спросил я.
— Не знаю. Но думаю, просто кликуха такая. Инструктор его то Оракулом погонял, то Человеком Из Колодца.
— И что?
— Каждый из них передаст… блин, вручит свою часть кода одному из нас. В итоге и каждый из нас будет знать только свою часть.
— Зачем так сложно? — спросил Гошка.
— В целях безопасности, — ответил Серега.
— А в чем опасность?
— Не только мы мечтаем на базу проникнуть. Есть тут еще желающие.
Тут я заволновался:
— Кто?
— Есть одна бригада…
— Бригада? — удивился я.
— Бригада, бригада, — подтвердил Серега. — ОПэГэ местная. Типа здешний рынок вторсырья под себя подмяла. В том числе и весь металл. Металлолом. Инструктор сказал, что на этой брошенной базе металла просто немерено. Парни на него давно виды имеют. И если туда проникнут, полный хабец базе придет. Разберут до болтика и вынесут его вместе с гаечкой.
— Но кода доступа не знают, да? — сообразил я.
— Ну да. Вокруг базы помимо всяких прочих инженерных заграждений и препятствий колючих минные поля сплошняком развернуты. Единственный способ пробраться на точку — пройти через километровую подземную потерну. Но вход в нее прикрыт. Броня такая, что не взорвать, не пробуравить. Нужно девятизначный код знать.
— В общем, я так понял, что как только мы этот код узнаем, так парни нас тут же и напрягут, — просчитал я дважды два. — Отлавливать будут. К бабушке за мятными лепешками не ходи.
— Будут, и возможно, по одному, — сказал Серега. — Поэтому и разбит код на три части. Если один из нас к ним в лапы попадет… Сами понимаете.
— А если втроем?
— Втроем не попадем.
— Ты уверен?
— Уверен, — твердо сказал Серега, вытащил из кармана ЭрГэДэ-десять и показал Гошке.
— Я тебя умоляю, спрячь, а, — попросил Гошка. И Серега засунул гранату обратно, в карман бушлата.
Какое-то время мы шли молча. Пока Гошка вдруг не воскликнул:
— Парни, глядите — елка! Трава, на траву похожая.
Действительно, проходили мы как раз мимо высоких зарослей травы, которая конопля. Заповедный там дербан вовсю колосился — с каждого куста можно было немало заветных шариков намацать. Только пакаван подставляй.
И я, восхитившись буйством дикой и никем не потревоженной природы, пропел с чувством:
— Травы, травы, травы не успели от росы серебряной проснуться. И такие нежные напе-ээвы отчего-то…
— Трава по пояс, — закончил за меня Серега словами совсем из другой песни.
Как ногой на тормоз нажал.
— Парни, а помните, как в восьмом мы первый раз травку пробовали? — спросил Гошка.
Конечно же мы помнили. Еще бы.
В тот день Гошка приволок в школу бабину с новой записью «Лабионды» и заявил с ходу, что этот улетный музон нужно непременно слушать под ганджовую травку. Тогда, мол, один кайф на другой налезет и вставит по полной программе. Типа так ему сказали правильные пацаны с Третьего поселка ГЭС, которые, как известно, от постоянного употребления гашиша высажены на поголовный умняк.
И так Гошка этой идеей загорелся, что до седьмого урока нас доставал. Пока Серега не завелся и не сказал, что к вечеру плана достанет, только потом уже никому не отмазываться. Мы согласились. И решили собраться вечером у него в сарае. Чтобы, как всегда, он, я с Гошкой и Монтана, конечно.
Мы вообще-то часто вчетвером в Серегином сарае собирались. Там прикольно было: имелся старый, но еще добротный диван, полки с книгами висели, для уюта фотки Джо Дассена, Дина Рида и Гойко Митича по стенам были расклеены, многоуважаемый шкап стоял со всяческим барахлом, которое у Серегиных родоков рука выбросить не поднималась, на шкафу лежала гитара с гэдээровскими переводными блонди на борту и даже магнитофон наличествовал — реальный такой двадцатикилограммовый «Днепр».
В этом чудесном сарае у нас штаб-квартира была: мы там и курить учились, и в «секу» играть, и первую свою бутылку «чернил» там же оприходовали, да и целоваться нас Монтана по-взрослому, «с языком», учила на том самом старом диване…
Короче, собрались мы в тот вечер в нашем сарае. Гошка бабину приволок, я — ноль семь «Солнцедара», Монтана — себя. Серега чуть задержался — Гошка с Монтаной успели у меня алгебру переписать, — но пришел с травой. Много ее принес. Полный спичечный коробок. Почему-то запомнил этикетку: «Берегите телеграфные столбы от возгораний». Может, потому, что к тому времени уже знал: кое-кто склонен видеть деревья там, где мы склонны видеть столбы. Может…
Ну, там целое дело было, как мешали мы неумело эту труху с табаком и назад ее потом в гильзы сигарет — в штакетины, если по-важному, — забивали. Потом ленту, в тридцати местах ацетоном склеенную, — «Лабионду» эту суфийскую поставили и стали деловито травкой, значит, вовсю раскумариваться. Прихода Кайя, духа марихуанского, ждать.
