Инструктор опять обвел изучающим взглядом нашу немногочисленную аудиторию, ожидая реакции.
— Забавно, — прокомментировал я раньше остальных всю эту небывальщину и забычковал сигарету о каблук. — Широкий смысловой диапазон конечности бытия сужается до узкой радиополосы.
— И конец бытия становится достижим выполнением комплекса организационных и технических мероприятий, — добавил Серега.
— Точно, — согласился я, — нажимаю на кнопочку — таракан в западне. Только мне кажется, можно было бы ему и как-нибудь попроще всё решить с устройством этой глобальной фукуямы. Типа: вселенских размеров дуб свернуть обратно в желудь. Или, не знаю, снежинку, что ли, невероятно сложной структуры растопить в каплю. И вся недолга. В смысле — полная энтропия. То есть — наоборот.
— Но тут уж как есть так есть, — пожал плечами Инструктор.
— Ну и что? — спросил Серега. — Почему до сих пор не случилось?
Инструктора опередила Аня.
— Пока ни один расчет не справился, — сказала она.
— Чего так? — поинтересовался Серега.
— Ну, кто-то не смог, кто-то не захотел, — пояснила она пространно, но в результате выдала: — Теперь вот вся надежда на вас.
— А если и мы не сможем? — спросил я. И посмотрел на нее.
А она посмотрела на Инструктора. Вслед за ней и все мы, как по команде повернув головы, уставились на него. И, вздохнув, он обрисовал перспективу:
— Ну я же говорил. Тогда случится новый цикл. Через мгновение Черный Адепт уснет, а Белый Адепт проснется. И представит себе улучшенный вариант предметной реальности. Той реальности, где продолжите вы жить и страдать и где вместе с вами будут жить и страдать миллиарды других живых существ. И по сути своей ничего не изменится. Ни-че-го. И продолжу я служить на этом чертовом Полигоне без замены до скончания веков, которым нет скончания. А мне, честно признаться, всё это уже порядком надоело. У меня язва. И еще ряд обстоятельств… личного характера.
— А почему вдруг мы? — резонно спросил Гоша. — Почему именно нас-то для учреждения этого космического пылесоса выдернули? Чего мы такого вам сделали?
— О, лучше и не спрашивайте, — вздохнул Инструктор. — Существует огромный список требований к рекрутам. Во-о-от такой, представьте, талмуд. — Он широко, как завиральный рыбак, развел руками. — Всего не перечислишь. Да и оно вам надо?
Гоша пожал плечами, мол, а почему бы, собственно, и нет.
— Ну, например, год рождения требовался, как всегда, шестьдесят пятый, это чисто ритуально, — припомнил Инструктор навскидку. — Чтоб никаких жен и детей. Чтобы, конечно, трое вас было. Это согласно технологической карте. Ну а раз задействуется пусть и малая, но группа, тут же встает вопрос о психологической совместимости. И там медицинские, конечно, все дела и всё такое прочее. Плюс антропометрическое тестирование… Атеистами опять же Кандидаты должны быть.
— А я вот в Бога верую, — вдруг вскинулся Гоша. — И верю, что Христос нас всех уже давным-давно спас, так что…
— Ай, бросьте, Христос принес нам толику утешения, а не спасение, — прервав его, возразил Инструктор. — А что касательно вашей, Игорь Николаевич, веры… Это вы себя там обманывайте, а нас тут — смысла нет. Кто в прошлом ноябре, промышляя в Вегасе фортуны, заявил по пьяной лавочке, что-де Бог если и есть, то проиграл весь этот сраный мир Сатане в преферанс, да еще и должен остался? А? Не вы ли это были, Игорь Николаевич? Чего глазки-то отворачиваете? Не вздумайте отпираться — вы это были. Спьяну, конечно, ляпнули. Но ведь что у трезвого на уме, то, как говорится…
— Да, Гошка, палево, — усмехнулся я. — Как поется в опере «Иисус Христос — суперзвезда», your words not mine.
И Гошка сдулся.
А Инструктор продолжил свой прогон:
— Вот… Ну и там еще, помимо прочего, кое-какие индивидуальные параметры рассматривались. Исключительные особенности, которые способствуют, значит… Вот Сергей Иванович, к примеру, никогда не брал в руки кубик Рубика, сроду не играл в тетрис батайский, пользуется Оперой, а не Эксплоером, вообще устойчив ко всяческим массовым психозам. Андрей Андреевич, тот может стихи читать сорок шесть часов подряд и знает восьмую рифму к слову «любовь». Причем существительное в именительном падеже. Не глагол там какой-нибудь убогонький или наречие проходное. Это есть исключительное и сильное его качество. Согласитесь… В общем, отбор был тщательным. Но самым главным критерием было ваше личное стремление сюда приехать. В принципе вы же сами сюда заявились. Не так ли?
— Подождите, — остановил его Гошка, — сами не сами, а у меня-то какое… это самое свойство-качество?
— А с вами, Игорь Николаевич, всё просто, у вас четыре руки, — ответил Инструктор таким обыденным голосом, каким рассказывают только о чем-то совсем уж очевидном.
— Как это четыре? — не поверил Гошка.
— А так вот, — усмехнулся Инструктор.
В этот момент я посмотрел на американца и впервые заметил, что у него действительно четыре руки. Две обычные, а чуть пониже — торчат из-под пиджака еще две недоразвито маленькие, будто детские. Торчат, значит, такие пухленькие и смешно шевелятся. И розовые пальчики всё время сжимают в кулачки.
Серега тоже глянул, и глаза его стали от удивления квадратными. Вообще-то — круглыми. Ну, не важно.
Важно, что у Гошки было четыре руки.
Интересно, подумал я, почему раньше их не было видно?
Впрочем, Гошка, похоже, их и теперь не видел. Оглядел себя и так и сяк, ничего необычного на себе не обнаружил и только хмыкнул недоверчиво.
— Где у меня четыре руки?
— Я пошутил, — сказал Инструктор.
И вторая пара рук у Гошки тут же исчезла.
Но я не стал больше нужного подобным метаморфозам изумляться — сколько уже можно? — и развивать для себя эту тему не стал. Меня занимало в тот момент иное.
И не стал мучиться, а спросил внаглую:
— Господин Инструктор, в смысле —товарищ… Хотелось бы вот какой вопрос провентилировать. А должны ли мы… Обязаны ли мы всенепременно осуществлять эту вашу миссию? Или у нас всё же есть какой-никакой выбор?
Инструктор пару секунд помолчал, вздохнул протяжно — типа ну во-о-от, началось, — а потом признался:
— Нет, конечно, никому вы ничего не должны и ничем никому не обязаны. Выбор есть всегда. И этот выбор за вами. Но только замечу, что всё же это миссия не наша, а ваша… Всё же.
В вагончике повисла тишина. Нарушил ее Гошка:
— Ничего не пойму. Если мы выдумка этого самого Адепта, как же мы можем что-то сами по себе решать? Неувязочка какая-то.
— На этом вопросе не одно поколение философов зубы сточило, — проинформировал его Серега.
А Инструктор кивнул на меня и сказал Гошке:
— Про свободу воли вам, Игорь Николаевич, может душевно и доходчиво Андрей Андреевич рассказать — на примере того, как герои книги выходят в определенный момент из-под власти автора и, что бы там эхо ни писало на полях розы, начинают действовать сами по себе, исходя из своей внутренней, так сказать, логики и мотивируя свои поступки чем-то для автора совсем уж запредельным. Ведь вы можете об этом, Андрей Андреевич, Игорю Николаевичу?..
— Про то, что no entity without identity, это мы запросто, — согласился я и предложил не без злого умысла: — Только неплохо бы для начала всё это дело перекурить. Хорошо бы антракт устроить.
— А я в принципе уже закончил, — объявил Инструктор и начал собирать свои листочки в стопку. — Теперь мяч на вашей стороне. Если согласитесь помочь, получите остальные инструкции. Если нет… На нет, так сказать, и суда нет. Только вы уж там либо все втроем в добровольцы, либо… Либо — либо… А нет — так нет. Другие на лодочке приплывут.
И он, отработав свой номер «Эквилибр на смыслах» и моментально потеряв к нам всяческий интерес, опять потянулся к бутылке. Но воды в ней осталось совсем мало, да и та уже была мертвой. Выдохлась. И Аня направилась за живой.
А я посмотрел на Инструктора, выпотрошенного его предназначением, и подумал, как же тяжела работа — смущать календари и числа присутствием, лишенным смысла, доказывая посторонним, что жизнь — синоним небытия и нарушения правил. Подумал я так и пошел на выход. Захотелось, понимаете, отчего-то мне свежего воздуха глотнуть. Или что там уже было вместо него.
