Неподалеку послышался шум шагов. Меня бросили на землю. Нападавшие навалились на меня всей тяжестью своих тел; слышались лишь

их

вздохи. Слова застряли у меня в горле, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу в постели у себя в комнате. Я попытался открыть глаза, и меня пронзила острая боль под ребром.

Госпожа Мольнар, стоявшая у моей постели, смачивала мне лицо и губы. Она ткнула мне в нос каким-то отвратительно пахнущим веществом, и это заставило меня проснуться. Все мое тело болело, язык ворочался с трудом.

— Пепи тоже побили? — спросил я тоном умирающего. Госпожа Мольнар ничего об этом не знала. А ведь это известие могло бы стать единственным утешением в моем плачевном состоянии!

— Жаль, — прошептал я. — А как я сюда попал?

Лишь сейчас я заметил Цуцлика. Старик торчал в углу комнаты и смущенно мял шапку.

Госпожа Мольнар в нескольких словах описала историю моего чудесного спасения. Оказалось, что приближение дяди Цуцлика помешало нападавшим. Старик, увидев меня распростертым без чувств, издал жуткий крик и побежал в нашу сторону. Он поднял такой шум, что нападавшие предпочли скрыться. Старик, собрав все силы, потащил меня домой и по дороге встретил госпожу Мольнар. Тут появился и самый трусливый из метрдотелей, и его послали за врачом.

— Спасибо, Цуцлик, — сказал я старику. — Я был один перед превосходящими силами противника, и вы вмешались, по сути, в последнюю минуту. Если б вы на мгновение опоздали, то лысые отмечали бы большой праздник.

— Тысяча извинений, — пробормотал старик, — мое вам почтение, господин Пинто, но ведь и я лысый.

И действительно, я вспомнил бедственное положение старика в волосяном аспекте.

— Вы, Цуцлик, это совсем другое дело, — сказал я. — Вы исключение. Я позабочусь о том, чтобы вы не пострадали из-за вчерашнего буйства.

— Большое спасибо, господин Пинто!

Я собрал остаток сил и приподнялся на локте. Передо мной открылась жуткая картина: вся мебель была перевернута, ящики стола валялись на полу. Похоже, что мою квартиру разметало землетрясением.

— Что здесь произошло?

— Вам нельзя волноваться, господин Пинто, — сказала госпожа Мольнар, — здесь была полиция.

Я снова упал на подушки, решив, что такой уж несчастный мне выпал день. Если б не острая боль между ребер, я бы отчаянно взвыл.

В ответ на мои настоятельные расспросы госпожа Мольнар рассказала, что в тот же день, после обеда, в квартире появилась группа сыщиков. Они устроили у меня обыск, утверждая, что я распространяю нелегальные листовки. Они провели также обыск в комнате вдовы Шик. У меня они не нашли никаких листовок, поскольку те были спрятаны в мансарде, она же штаб партии, но забрали с собой вдову Шик.

— За что? В чем согрешила бедная женщина?

— У нее нашли спрятанные доллары, — глаза госпожи Мольнар засветились. — Вы ведь знаете, какое тяжкое наказание грозит тем, кто прячет валюту.

Я чуть с кровати не упал. Я, идиот, дал вдове Шик пятьсот долларов, полученных от председателя Вацека, думая, что у бедной вдовы их искать уж точно не будут. А сейчас она, конечно, втянет меня в это дело, меня обольют грязью и поволокут в камеру пыток.

То есть меня, наполовину покойника из-за множества полученных побоев, бросят за решетку. Я бы предпочел сейчас потерять сознание вторично, но это мне не удалось.

И вообще я утратил всякое желание заниматься этими глупостями.

* * *

Я

уже двое суток находился в больнице имени святой Иоанны. Душевное мое состояние было ужасным. Трещину в ребре я еще как-то мог стерпеть, правда, с большим трудом, хотя главврач любезно предоставил мне особый уход. Но постепенно мною овладел род мании преследования. Из газет мне стало известно, что меня доставили в больницу вследствие того, что «чувствующее свою ответственность правительство нанесло удар по преступникам из предательского фронта гарпунеров».

«В наши тяжелые дни, —

писала правительственная газета, —

когда война бушует уже на всех континентах и в нескольких сотнях километров от нашей границы собираются многомиллионные армии, в эти судьбоносные дни правительство, несущее ответственность за будущее страны, видит свою обязанность в том, чтобы обуздать и взять в свои руки систему защиты волосатых. Труппка экстремистов, называющих себя «фронтом гарпунеров», совершила попытку монополизировать общенациональную борьбу с лысыми. Невозможно представить себе, чтобы в стране святого Антала, где особое значение придается общественной морали, правительство самоустранилось бы от этой борьбы. Правительство само, без непрошеных «помощников», возьмет в свои руки борьбу с лысыми пораженцами, ведущими антинациональную политику в свете стоящей на пороге войны».

Нетрудно было догадаться, что кроется за всем этим. Правительство начало завидовать славе нашего Движения. Господа пришли к выводу, что сами могут использовать неоспоримую популярность проблемы лысых с тем же успехом, что и мы. Поэтому правительство начало совершенно диким образом подстрекать народ против лысых, стремясь в то же время нейтрализовать нашу партию полицейскими силами, в процессе каковой нейтрализации мне и сломали три ребра.

Больше всего меня раздражало во всем этом то, что прошел слух, будто меня забили до смерти. Пени тут же стал искать себе убежище, а я оказался прикован к больничной койке и лишен малейшей возможности бежать.

И вот в этом-то положении я стал ждать развития событий. Из-за больничных стен доносились вести о гонениях на людей, связанных с нашим Движением, да к тому же я ожидал ареста вследствие признания вдовы Шик по факту сокрытия моих долларов.

Из всех моих приближенных только советник но внутренним делам доктор Шимкович проявил обо мне некоторую заботу. Однажды после обеда он навестил меня в больнице и сообщил с глазу на глаз, что кто-то начал распространять конкурирующее средство для ращения волос «Кассонал».

Оно было дешевле нашего и точно так же бесполезно. Шимкович пытался выяснить, кто производит и распространяет «Кассонал», но ему это не удалось. Он смог установить лишь, что производитель блюдет анонимность. Это сильно нас задело, поскольку мы охотно составили бы картель вместе с конкурирующей фирмой. Но в создавшихся условиях нам не оставалось ничего, кроме снижения цен на нашу жидкость для волос, даже если это принесло бы нам убытки. Впрочем, мы были уверены, что это невозможно, пока в водопроводе есть вода.

Пепи прислал мне записку через начальника общего отдела доктора Шванца, но из-за моих многочисленных ран я затруднялся ему ответить.

«Дорогой друг,

— писал Пепи, —

я поговорил с нашим общим метрдотелем и проинформировал его, что его поведение совершенно недостойно настоящего мужчины. У меня все нормально, если не считать того, что иногда болит колено. Вследствие этого я уезжаю на грязевые ванны и буду отсутствовать в течение месяца. Обо мне не волнуйся — они меня не найдут.

Обнимаю, Эрнст».

Это письмо, выдержанное в теплом дружелюбном духе, расстроило меня.

— Почему в нашей газете не сообщили, что я пал жертвой нападения, — прорычал я Шванцу, — если раньше поднимали такой шум из-за того, что Пепи выбили два жалких зуба?

— Этот вопрос находится в ведении господина Шумкоти, — уклонился начальник отдела, — господин главный редактор полагает, что не нужно информировать читателей о том, что нас можно убрать. Кроме того, газета уже два дня не выходит, поскольку арестована властями.

— Что это? Неужели всему приходит конец?

Доктор Шванц печально кивнул:

— Такое создается впечатление. Жаль, так хорошо все начиналось…

* * *

На мгновение у меня появилась нечестивая мысль: а что бы случилось, если б мы действительно оставили все это дело? В конце концов, у меня есть недурные сбережения в банке, парики еще некоторое время останутся товаром первой необходимости, да и средство для ращения волос при пониженной цене сможет продержаться на рынке еще несколько месяцев. Главное, что мы с маленькой Мици без помех сможем начать счастливую жизнь.