Сперва запинаясь, а затем все быстрее и быстрее, я выложил ей всю историю, начиная с того, как повел борьбу в защиту волосатых, заказав Пепи статью ради народного блага, и до момента, когда вокруг нашего Фронта защиты волосатого дела началось сплочение масс. Я чувствовал, что наша борьба справедлива, иначе большинство граждан не присоединилось бы к нам. Я рассказал, что на определенном этапе и в мое сердце закрадывались сомнения, однако произошедшие судьбоносные события смели их; короче, рассказал чистую правду без всяких прикрас.

— Я всю жизнь был бродячей собакой, — закончил я свою исповедь, — у меня никогда не было ни гроша за душой, меня пинал каждый, кому не лень. А теперь движение принесло мне общественное положение, массы придали мне сил и доверили власть, у меня появились новые экономические возможности, так должен ли я сейчас отказаться от всех этих выпавших на мою долю перспектив?

— Не только деньги важны, — всхлипывала девушка, — важно, как человек получил эти деньги. Знаешь ли ты, что за люди дают тебе силу и положение в обществе? Это бездари, сумасшедшие, в лучшем случае — чудаки, которых вы ведете к гибели.

Я крепко обнял бедную девушку, все еще дрожавшую всем телом, и погладил ее по спине, но она продолжала плакать.

— Голубка моя, — сказал я в порыве нахлынувших чувств, — ты права, я давно должен был тебе во всем признаться, но давай закончим все это попросту. Меня не оставляет вопрос: «Почему лысых значительно больше среди директоров банков и всяких спекулянтов, чем среди гимназистов и призывников?»

Мици высвободилась из моих объятий.

— Гиди, — прошептала она, — я все же надеюсь, что ты не говоришь такое всерьез. Ведь это звучит как преступная шутка.

Я не успел ответить — мы углубились в парадное, поскольку по улице шла орущая толпа. По мере приближения стал заметен ее оригинальный состав. Среди восьми веселых ребят студенческого вида один, лысый, ползал на четвереньках. Он был перепуган до смерти. Было ясно, что он не по своей воле принял такую животную позу.

— Но! — кричали парни, весело пиная лысого. — Но! Ну, начни уже ржать как лошадь. Мы еще не слышали, как отличники копируют животных, ну, давай!

Парень пытался встать, но его снова возвращали в прежнее положение ударами кулаков. Потом его принялись щипать за уши, и он действительно начал издавать ржание. Все это происходило напротив нашего дома, и мы обратили внимание, что большая часть прохожих смотрела на это неодобрительно, но не вмешивалась в личные дела студентов. При очередном ржании Мици начала кричать, и студенты заметили нас в глубине подъезда. Трое из них зашли в подъезд и вытащили меня на улицу.

Я

оглянулся, ища моего охранника, но его нигде не было. Вследствие этого я попытался объяснить, что я не лысый. Один из студентов с издевательским видом схватил меня за волосы, но тут же отдернул руку, как будто до него дотронулись волшебной палочкой. Вся группа встала по стойке «смирно».

— Тысяча извинений, — пробормотал наиболее распоясавшийся из них. — Терпение! Да здравствует Пинто!

— Господи, это ведь наш вождь! — пробормотал другой студент. Тут-то я и вспомнил, что в глазах этих дрессировщиков лошадей я являюсь образцом для подражания. Студенты наперебой стали рассказывать мне, что потешались над своим лысым товарищем, который полагал, что раз он отличник, то может сидеть рядом с волосатыми. Наконец у этих наглецов открылись глаза…

Я пробормотал несколько одобрительных слов, так как чувствовал, что от меня ждут такой реакции. Затем студенты продолжили свой путь, потрясенные встречей со мной. В ответ на мою просьбу они пообещали, что теперь будут пинать беднягу лишь символически, несмотря на то что он почти полностью лыс.

— Видишь, Гиди, — грустно сказала Мици, — вот они, твои поклонники.

— Да, у нас бывают и перегибы, — сказал я, защищая движение, — но, поверь мне, я тоже не очень-то воодушевляюсь при виде подобных картин. Но ведь ради кого я начал все это дело, ради кого я боролся, взбираясь все выше и выше по социальной лестнице? Только ради тебя, дорогая.

Я обнял ее плечи и заглянул ей в глаза:

— Я сделал все это, чтобы быть достойным взять тебя в жены.

Я говорил от чистого сердца, но Мици снова разрыдалась:

— Несколько дней тому назад я была бы счастлива такому предложению, но теперь я должна сказать тебе, Гиди, что не могу быть женой человека, который отождествляет себя с защитниками волосатых.

— Почему? — повысил я голос. — Какая связь между политикой и любовью?

Мици медленно отступила:

— Дурак. Ты думаешь, что зло, которому ты служишь, не коснется тебя самого?

Я подошел к ней близко-близко, чтобы обнять ее, но она жестом остановила меня.

— Ты должен в конце концов понять — мой отец совершенно лысый, — бросила она и побежала через дорогу.

Мои ноги приросли к земле. Широко открытыми глазами я следил за ее исчезающим силуэтом.

* * *

Прошло несколько минут, прежде чем ко мне вернулась способность рассуждать. Я вышел на улицу и медленно побрел к дому. Тут появился и Йони, но я прогнал его. Я хотел остаться наедине со своей болью.

Сюрприз, который преподнесла мне Мици, оглушил меня, словно дубиной. Может ли такое быть, чтобы у моей любимой, маленькой, веселой очаровательной Мици был лысый отец? Нет, этого я принять не могу. Если бы еще он только лысел, но совсем лысый? Я, пророк Учения защиты волосатого дела — и девушка лысого происхождения? Господи, почему ты ставишь меня перед столь тяжким испытанием? В чем я согрешил, что мне уготовано испить чашу с ядом до дна?

Сказать по правде, меня раздражало, что Мици до сих пор молчала о катастрофическом положении с волосами своего отца. Если человек действительно любит другого, то он не должен иметь от него тайн. Если б эта девка меня раньше предупредила, что положение настолько плохое, я мог бы с ней тогда расстаться без всяких проблем, и мне теперь не нужно было бы изворачиваться.

В моей карьере на поприще защитника волосатых мне еще не приходилось попадать в такую позорную ситуацию, да к тому же сопровождаемую подавленным настроением. У меня появились дурные предчувствия, которые, к великому сожалению, полностью сбылись.

* * *

Было уже совсем темно, когда я добрался до дома. На улице людей не было, да и жильцы нашего дома старались попасть внутрь до того, как закроют ворота. Может, в другое время я бы вел себя поосторожнее, но болезненная измена Мици совершенно смешала все мои чувства.

В нескольких шагах от ворот я услышал быстрый топот шагов. Кто-то положил руку мне на плечо. Я полагал, что мой метрдотель находится сзади, однако, к моему удивлению, выяснилось, что мне в темноте преградили путь четыре силуэта. Я оглядывался в поисках Йони, но мой телохранитель спрятался за доской объявлений и оттуда подавал мне знаки:

«Не сдавайся, я слежу за тобой».

Моей единственной надеждой было — может, это очередные защитники волосатого дела, подозревающие во мне скрытого лысого?

— Я не лысый, господа, — энергично заявил я.

При этих словах один из них влепил мне пощечину. Другой, не говоря ни слова, ударил меня в живот. Я упал.

— Господа, — выпалил я, — если вам нужны деньги, я буду рад вам помочь….

— Заткнись!

Кто-то поднял меня. За доской объявлений уже никого не было. Меня объял смертельный страх. Вися в воздухе, я заметил, что нападавшие были в шапках.

— Не трогайте меня, умоляю, — говорил я, стуча зубами, — я принимаю участие в защите волосатых лишь для того, чтобы кто-нибудь худший не занял мое место.

В ответ послышался грубый смех. Кто-то ударил меня по ребрам.

— Я не виноват! Я могу привести свидетелей, что отец моей невесты лыс.

— Слушай ты, кусок ничтожества, — сказал тот, что держал меня, — если в твоей газетенке снова появится статья, что в законном руководстве сидят «лживые ястребы, покрытые червями» и что дни правительства сочтены, то мы тебя просто убьем.