– Кто это? – воскликнул он. – Илья, ты?

– М-м-м… – послышалось справа. – М-м-м… О-о-ох…

Заблоцкий рванул свой полог, полог Костюка и почувствовал кислый запах рвоты.

– Петро, что с тобой?

– О-о-ох, – выдохнул Костюк, – …ло-о-о-хо… М-м-м…

Не зная, что делать, Заблоцкий взял его за руку, отыскивая пульс, но пульса нигде не было, он испугался и потрогал лоб. Лоб был горячий и влажный. Заблоцкий сложил вместе две спички и зажег. Костюк был бледен, коротко и часто дышал, под закрытыми веками резко обозначились тени.

– Эй, ребята! – позвал Заблоцкий. – Ребята, слышите?

Никто его не слышал, в эти часы их пушкой не добудишься. Путаясь в марле, Заблоцкий соскочил с нар и в одних трусах поспешил в палатку Князева.

– Александрович, проснитесь! Андрей Александрович!

Сквозь полог он нащупал его плечо и легонько толкнул. Князев сразу сел, хрипло спросил:

– Кто здесь?

– Вставайте! Костюк заболел!

– Этого еще не хватало! – Князев быстро одевался. – Нашел время…

От слепящего света фонарика Костюк слабо шевельнулся, приоткрыл мутный глаз.

– Что с тобой? – мягко спросил Князев. – Ты что-нибудь съел?

Костюк отрицательно качнул головой.

– Болит где-нибудь? – допытывался Князев. – Где болит?

– …лит …ивот, …печет…

– Черт его знает, – нерешительно пробормотал Князев и посмотрел на Заблоцкого. – А где болит? Где?

Он осторожно перевернул Костюка на спину и надавил с правой стороны живота.

– Здесь болит?

Костюк дернулся и застонал.

– А здесь?

– Ой! М-м-м…

– Ничего, ничего, – успокоительно сказал Князев. – Я сейчас дам таблетку, и все пройдет. Это от грубой пищи. Меня самого однажды скрутило, целый день ничего не ел, а вечером миску «бронебойки» умял, и скрутило. Сейчас принесу таблетку, проглоти и постарайся уснуть… Завтрак мы сами сготовим, отдыхай…

Костюк выпил лекарство и отвернулся к стенке. Князев осторожно опустил полог, выбрался из палатки. Густо-серое небо на востоке светлело, оттеняя застывшие узорчатые зубцы близкого леса. По косе стлался невидимый вблизи туман, густел в отдалении, и лагерь казался пленником зыбкой белесой мглы.

– Что вы скажете? – тихо спросил Заблоцкий.

– Не знаю.

– Думаете, что-то серьезное?

– Подождем до вечера… – Князев поежился, засунул руки в карман.

– Не положить ли ему грелку?

– Пожалуй… Нагрейте воду, я сейчас свою подушку принесу.

Заблоцкий разжег костер, повесил большой закопченный чайник и протянул к огню руки. Зубы его выбивали частую дробь, он не мог понять – от холода или от волнения, и жался к костру всем телом. На войне как на войне, думал он. Здесь надо быть совершенно здоровым. В городе в таких случаях вызывают «Скорую помощь». Так просто: снял трубку, набрал 03, даже монетки не надо… А я сейчас налью кипяток в резиновую подушку, и получится грелка…

Подошел Князев, подсел к костру. Помолчав, сказал:

– Нельзя ему грелку. Вдруг аппендицит.

– Как же быть? – испуганно спросил Заблоцкий. Князев пожал плечами, прислушался.

– Взгляните, как он там.

Заблоцкий сходил в палатку и тут же вернулся.

– Тихо. Кажется, заснул.

– Ну и отлично. Сообразите что-нибудь на завтрак, а я еще минут сорок вздремну.

– Надо бы кому-то с ним остаться, – сказал Заблоцкий.

– Обязательно. Вы и останетесь.

– Я? А как же вы?

– Ого! – Князев усмехнулся. – Думаете, мне первый раз одному маршрутить?

– Предложили бы кому-нибудь из горняков!

– Зачем, – сказал Князев, – у них работа. Я и один управлюсь.

Тайга встретила его непролазной порослью тальника, а когда он продрался сквозь нее, – сырой тишиной редкого чернолесья, узкоплечими елями, лиственницами, комариным пением. Князев быстро шел вперед, никого не поджидал, деревья расступались перед ним. Он разговаривал с тайгой, и тайга была отличным собеседником, слушала и кивала в ответ. Все заботы и неприятности сразу забылись, и никто ни словом, ни видом не напоминал о них. Князев чувствовал пьянящую отрешенность от всего земного, какую-то огромную бесконечную свободу, ощущение которой приходит только наедине с природой.

Поднимаясь по склону плато, он видел, как ширятся горизонты, и простор, который открылся ему на вершине, не имел предела. Опершись на молоток, он долго и неподвижно стоял на скале, озирая свои владения. Он был один во всем мире и никого не боялся.

Это чувство не покидало его весь остаток дня. Лишь выйдя к Тымере и повернув в сторону лагеря, Князев помрачнел, даже шаг сбавил. Что-то подсказывало, что он идет навстречу неприятностям, и предчувствия его не обманули.

– Плохо дело, – сказал Заблоцкий. – Говорит, что аппендицит у него, что однажды уже был приступ…

Князев выругался, сбросил на камни рюкзак, заглянул в палатку. Костюк лежал на другом месте, ближе к свету и воздуху. Князев приподнял полог и сел. Костюк был уже не бледный – зеленоватый какой-то.

– Что же ты, братец? – сурово спросил Князев. – Знал, что болен, и поехал в тайгу работать? Как теперь с тобой быть, а?

– Увезите… меня… отсюда, – с трудом прошептал Костюк. – Если не сделать операцию… я… умру… – Он всхлипнул.

– Ну, ну, успокойся! Не надо нервничать. – Князев осторожно потрепал его по коленке. – В Туранске хирургом такая девушка работает – живо тебя на ноги поставит.

Костюк со стоном закрыл глаза. Князев вышел. У костра его ждал Заблоцкий.

– Я тут одну деталь вспомнил, – нерешительно заговорил он, понизив голос, и кивнул в сторону палатки. – Он на днях интересовался, вывозят ли больных…

Князев быстро взглянул на него.

– Так и спросил?

– Так и спросил.

– Ну, дела-а… – Князев помолчал. – А если это действительно аппендицит, что тогда?

– Да нет, вы не подумайте, что я его подозреваю, просто… Совпало так… Конечно, надо вертолет вызывать! Напишите радиограмму, я утром пойду на базу и передам.

Князев взглянул на часы, на закат, отрывисто сказал:

– Дайте пожевать чего-нибудь.

– Вы что, ребят не подождете?

– Нет.

Пока Князев ел, Заблоцкий сидел неподалеку излился на себя за свои дурацкие подозрения.

– И когда вы собираетесь идти? – спросил Князев.

– Завтра чуть свет. К обеду доберусь.

– К обеду будет поздно. Вертолет надо утром ловить.

– Значит, пойду сейчас, – упрямо сказал Заблоцкий. – Вы только напишите подробнее, я же не знаю, что там и как.

– Где вам знать, – проговорил Князев, думая о чем-то. – Где вам, Алеша, знать.

Он еще раз взглянул на часы, поправил кобуру с пистолетом на широком солдатском ремне. Дюк, положив голову на сапог хозяина, не мигая смотрел на костер. Князев вынул из рюкзака ошейник, надел на Дюка, протянул конец веревки Заблоцкому.

– Держите. Лапа у него болит, увяжется за мной – совсем захромает.

– Знаете что, – воскликнул Заблоцкий, – никому эта игра в благородство не нужна! Вы свое отходили сегодня. Напишите, что надо, и я пойду.

– Чудак, – снисходительно сказал Князев. – Думаете, это – как «Скорую помощь» вызвать? Снял трубку, назвал фамилию, адрес и – «ждите у подъезда»?

Матусевича крепко привязали к чему-то, и он не мог ни пошевелиться, ни вскрикнуть, даже глаза не мог закрыть, и это было ужасно. Кругом в беспросветном мраке как попало плавали большие радужные кольца. Хаос их движения постепенно упорядочивался, они выстраивались в хоровод и начинали кружение, все быстрей и быстрей. В центре круга темнота сгущалась и возникала крошечная светлая точка. Она -росла, и вот уже не одна точка, а три, они приближаются со страшной скоростью, это паровоз, который с грохотом мчится прямо на него, а он никак не может закрыть глаза, грохот разламывает голову, три огромных фонаря сминают его, взрываются в нем – и темнота. И он, а вернее не он, а какая-то оставшаяся от него толика, кувыркаясь и порхая, как листок сажи, летит в бездну. А навстречу медленно поднимаются плоские радужные кольца, и вот он снова прикован, впаян, и снова тошнотворное кружение, слепящий свет, грохот…