В позиционной войне мы, как правило, находились позади передней линии пехотных окопов. В маневренных же условиях не раз доводилось непосредственно сталкиваться с противником. Хорошо помню нашу первую настоящую разведку. Это было в августе 41-го. Получил задание установить местонахождение противника. Наших войск поблизости не было. Ночью на полуторке с разведчиками отправились в путь. С нами «искать приключения» вызвался политрук дивизиона Соловьев. Едем, как и положено было тогда, не включая света. В первой деревне спрашиваем, были ли немцы. Нет! В следующей деревне — то же самое. А в третьей немцы побывали, но ушли. Стрельбу слышали по соседству. Надо удостовериться, что соседнюю деревню занимают немцы. Не доезжая до нее, останавливаем машину. Мы с политруком и двумя разведчиками отправляемся дальше пешком. Соловьев вдруг предлагает: «Давайте разобьемся по одному, зайдем с четырех сторон и откроем пальбу. Вот немцы всполошатся!» Я, конечно, отвергаю столь «блистательную» идею. Он и не настаивает. Свернули с дороги и по полю приближаемся к задворкам. Яркая луна, мы — как на ладони. Все тихо. Вдруг выстрел и трассирующая пуля летит в нашу сторону. За ней вторая, третья. Вот она, немецкая бдительность! Из посадки, совсем рядом, ударил пулемет. Обратил внимание на необычный, металлический отзвук. Бросаемся на землю. Стрельба продолжается. Мучительно думаю, что же делать. Лежать, чего-то ожидать бессмысленно. По-пластунски уползать — далеко не уйдешь. Даю команду: открыть огонь наугад, затем врассыпную убегать. Так и сделали. Политрук, как держал в левой руке гранату, так в горячке ее и бросил. Она разорвалась совсем неподалеку. Хорошо еще, что на ней не было оборонительного чехла, который дает массу осколков. А так никто из нас не пострадал. Шок быстро проходит и мы, все еще возбужденные, посмеиваясь над своими переживаниями, направляемся к машине. Вдруг — выстрелы, крики «стой». Неужели немцы сумели устроить засаду? Нет, это наши, те кто оставался. Услышав звуки скоротечного боя, подумали, что нас захватили немцы, и на всякий случай заняли оборону. Хорошо еще, что не уехали! Потом, уже днем, когда мы вели наблюдение за этой деревней, стала понятна причина того металлического отзвука: это стрелял немецкий броневик. Видели, как он, дав пулеметную очередь, выехал из той же посадки и настиг двух наших оказавшихся там солдат. Тем не оставалось ничего другого, как поднять руки.

Теперь я сам удивляюсь нашей тогдашней лихости. А что, если бы в тех, первых деревнях уже были немцы? Могли и попасться. Как много позже в районе Каменки на Днепре попался командующий 44-й армией генерал Бабков вместе со всей своей свитой. В эту армию раньше входил и наш: полк. Генеральский кортеж по ошибке въехал в деревню, занятую немцами. Армию в одночасье расформировали. Был издан приказ, в котором основная вина за случившееся возлагалась на адъютанта командующего. Дескать, он был обязан знать обстановку и следить, куда едут. Нашли стрелочника! Вроде, самому высокому начальству это знать не обязательно. У нас же фактически получалось, что основной задачей адъютанта было распоряжаться функциями денщиков. К чести генерала надо сказать, что, как потом выяснилось, попав в плен, он вел себя достойно. И, во всяком случае, не подался к Власову.

Пришлось отступать. Это не было неожиданностью. Не очень верили, что, как, заявлялось, воевать будем на чужой территории, да притом еще малой кровью. Но, что отступление зайдет так далеко, не предполагали. Помню, как кто-то из старших командиров сказал, что нам надо, во что бы то ни стало удержаться на Днестре. Иначе, не дай Бог, придется откатиться аж до самого Днепра! Это казалось немыслимым. А я сразу же подумал о своем родном Днепропетровске, где остались мои родные, друзья, где прошло мое детство, вся довоенная жизнь. Как мне дорог мой родной город! Неужели и ему грозит опасность? Перед войной мы с воодушевлением пели песню о любимом городе из кинофильма «Истребители». И свято верили, что он, наш любимый город, «…может спать спокойно и видеть сны, и зеленеть среди весны.» После того, как Днепропетровск захватили немцы, что произошло вскоре, у меня возникла к этой песне настоящая аллергия. Это был самообман! Не может больше спать спокойно наш любимый город. И потом, много лет спустя после войны, даже когда эту песню исполнял великий Поль Робсон, мне все еще было неприятно ее слышать.

Информация о происходившем на фронтах была скудная. Все же масштаб наших поражений на Западном фронте несложно было «вычислить» по первым же официальным сводкам. Не хотелось думать, что так будет продолжаться и дальше. Все оставалась надежда: вот-вот подойдут резервы и ситуация изменится. Тем более, что у нас, на юге, первое время было не так уж плохо. Пусть мы и отступали, но не спеша, организованно. Однако вскоре дошла очередь и до нас. Первый сигнал прозвучал уже недалеко от Днестра, когда нам встретилась группа бойцов, в беспорядке тащившихся по дороге в тыл. На мой вопрос старший по званию, сержант, ответил, что их разбили неподалеку отсюда, несколько севернее (по-видимому, в районе Зеленой Брамы о чем потом написал Е. Долматовский) и они идут на переформирование. Я возмутился: «Как это так разбили! Не может такого с нами быть. Не разбили, а временно потеснили». Никогда не забуду, как он на меня посмотрел. Полуудивленно — как, я не понимаю того, что происходит. Полуиспуганно — чего еще от меня (такого дурака!) можно ожидать. Но покорно повторил: «Да, нас временно потеснили». Я приказал построить всех и организованно следовать к пункту назначения. Вскоре и нас «временно потеснили». И это «временно» затянулось ой как надолго.

Как нелегко было отступать! Не только физически, но и морально. Покидаем свою землю, города, села. Оставляем наших людей на милость или, вернее, немилость победителей. Тяжело смотреть на тех, кто, собрав немногочисленный скарб, напрягая силы, пытается убежать от немцев. А мы ничем не можем помочь. В начале войны было строго запрещено брать с собой мирных жителей. То ли чтобы не мешали войскам в порядке отступать (но мы же не на параде!), то ли из боязни, что среди них окажутся диверсанты или шпионы. На переправе через Днепр (это было в районе Антоновки, под Херсоном) комендантская" служба строго следила, чтобы никто из гражданских не попал на ту сторону. На берегу я обратил внимание на маленькую девчушку лет 12. Она деловито что-то стирала в реке. Подумал, что мама где-то рядом. Оказалось, она совсем одна. Мои разведчики это выяснили и попросили взять ее с собой. Спрятали у себя в машине. Это была дочь одного из офицеров, кажется капитана, из гарнизона Ханко. Как ей удалось одной добраться так далеко, от Финляндии до юга Украины — непостижимо. После переправы она еще некоторое время была с нами, прижилась. Все относились к ней с теплотой. Может быть, стала бы дочерью полка. Или, во всяком случае, мы смогли бы помочь в ее дальнейшей участи. Но в мое отсутствие один из полковых офицеров, очень суеверный человек (о нем расскажу особо), буквально выгнал ее на произвол судьбы.

Многие из тех, кого еще не затронула война, жили по инерции, своими прежними заботами и привычками. Помню, как, вырвавшись из Николаева, направились мы в Херсон. По окружной дороге, вдоль берегов обоих лиманов, ибо прямая была перерезана. Было воскресенье, какой-то православный праздник. Жители деревень высыпали на улицы в праздничных светлых одеждах. Смотрят на нас, усталых, запыленных, никак не реагируя, почти безучастно. Вроде, как и никакого дела им нет ни до нас, ни до того, что скоро придут немцы. А в Херсоне как будто вообще ничего не изменилось. Кругом афиши — кино, концерты, танцы. Как странно все это кажется нам, успевшим позабыть мирную жизнь. И жалко их всех — вот-вот война обрушится на них. И в какой-то мере обидно — они тут развлекаются, а нам все это недоступно, мы даже и думать о таком не можем. Наверное, и в нынешнее время что-то подобное, а, может быть, и более остро, испытывали наши ребята в Чечне, а еще раньше в Афганистане.