Ольга Петровна проглотила подступившие слезы.
— Но как же так? Ничего не понимаю... Что же теперь будет? — растерянно пролепетала она.
— Теперь ты поможешь мне растить внука или внучку, поскольку я вынуждена пополнить собой отряд матерей-одиночек... Олега я попрошу заняться разменом нашей квартиры. Я хочу уехать из того района. — Лицо Гали болезненно скривилось. — Туда я больше ни ногой.
— Он... этот тип... который разрушил твою жизнь... проживал по соседству? — драматически осведомилась Ольга Петровна.
— Теперь он живет не здесь, — далеким голосом отозвалась Галя.
— Заграничный гусь?
— Вроде того. — Галя помолчала. — Но повторяю, мы больше никогда не будем говорить о нем... Олег вернулся к жене, чему я от души рада. Он предлагает мне свою помощь, даже готов усыновить моего ребенка...
— Какой благородный человек! — всхлипнула Ольга Петровна.
— Но я на это не пойду. Я буду жить одна.
Ольга Петровна издала слабый стон.
— Я буду жить одна, — повторила Галя. — С ребенком. С личной жизнью покончено. Словом, мамулечка, я тебе все сказала... Выбрось все печальное из головы и, раз я в декрете, займись вплотную моим здоровьем... всякой там тертой морковкой... книгами с хорошим концом... Я теперь только такие буду читать. Музыка исключительно классическая — Шопен, Скрябин... Не Бетховен, не Вагнер... Камерное и тихое.
— Но ребенку нужен отец! — жалобно прошептала Ольга Петровна.
— Ребенку нужен кальций, мама. Ты мне, мамулечка, толки в еду яичную скорлупу да рыбку в консервах давай... По утрам яблочко натощак. Я ясно изложила, что от тебя требуется, мамулечка?..
Теперь Любочке уже три года, и ей по-прежнему требуется кальций. Любимое лакомство ребенка — мел. Ольга Петровна приносит его из школы. Любочка грызет мелки, как конфеты, вообще она удивительно тихое, неизбалованное дитя, всеобщая любимица. Олег и Таня берут ее на лето в Верховье. Возится с Любой в основном Олег, он на пенсии. И не с одной Любой — Олежка женился на своей однокурснице Ирочке, и у них родился Вадим. Любочка старше его на год. Она думает, что Вадим ее братик, и не понимает, почему они только летом живут с «братиком» вместе. Правда, иногда Олежка заезжает, чтобы взять девочку к себе на выходные. Там с обоими детьми тетешкается мать Ирочки, классическая бабка с пирогами и сказками. Но у «бабы Светы», жалуется Любочка, ей не дают мел, а дают шоколадные батончики, которые она привозит бабе Оле.
У нее глаза Вацлава. Огромные, внимательные, задумчивые глаза. В голосе иногда проскальзывают интонации Вацлава. В движениях она порывиста, как Вацлав. Галя часами может как завороженная смотреть на дочь, когда та играет с Мишей и Машей. Миша — это мишка, Маша — плюшевый жираф. Куклы не приживаются у Любочки, она раздаривает их подружкам во дворе, она вообще добрый ребенок, ничего не жалеет. Но на Мишу и Машу, спутников Галиного детства, никто не посягает, уж очень они оба старенькие, потертые — заслуженные игрушки СССР, говорит Галя, хотя этого самого СССР давно нет... Галя смотрит на дочь с чувством умопомрачительной нежности. Она не знала Вацлава ребенком. Может, это он любил в детстве мел? Может, он тоже раздаривал свои игрушки? Скорее всего, он в детстве очень был похож на Любаву...
Она не знала Вацлава ребенком и не узнает его стариком... И мертвым она его не успела запомнить... Иногда помимо ее воли в Гале вдруг возникает безумная мечта: от нее попросту скрыли, что Вацлав не погиб, он выжил, оправился от раны в тюремной больнице... Да, это от нее утаили, потому что никто не хотел, чтобы она связала свою жизнь с преступником. Он, Вацлав, сейчас в тюрьме, считает дни до освобождения, чтобы вновь вернуться к ней... И она ждет его, живет, окутанная сплошным облаком ожидания, за которым едва брезжит звезда неизбежной встречи...
Эта сумасшедшая надежда, описав круг, как оледеневшая птица падает на землю...
Какая бы жизнь ждала их обоих? Как можно ужиться с непредсказуемым существом, которое всем складом своей непонятной души отрицало саму жизнь, ее неспешный, аккуратный ход? Разве может она вообразить Вацлава в нормальном человеческом быту с завтраками, обедами, ужинами, стиркой, магазинами, прогулками, пеленками, просмотром вечерних телепередач под крик новорожденного младенца? Разве может представить его поступившим на службу, получающим зарплату, живущим по расписанию?
Нет, здесь тупик... Мирная жизнь, к которой стремилась Галя всем своим существом, органически была чужда Вацлаву. Мирная, тихая, уютная жизнь... Он разорвал бы ее как паутину и устремился на поиски своих воздушных замков, своей неведомой, для него одного предназначенной страны.
И Галя все равно осталась бы одна.
Только однажды она побывала в той квартире — чтобы собрать свои вещи.
Это произошло за полтора месяца до рождения Любавы.
Она знала, как трудно будет переступить порог дома, который остался полон не существованием Олега, а ее тоской, безумной любовью к Вацлаву.
Сначала Галя решила прихватить с собой сестру, но Варино сострадание могло только помешать ее встрече с прошлым.
Они поехали туда вместе с Верой.
Но когда вышли на той же остановке, от которой Галя в роковой для себя день пошла к дому через лес, она почувствовала, что этот путь ей не под силу. Ноги стали как ватные.
Они с Верой снова сели в автобус, чтобы выйти у самой высотки, в которой жила Галя.
Подошли к дому. Дверь подъезда поддалась со знакомым скрежетом. Поднялись наверх. Галя открыла ключом дверь.
Зажмурившись, вошла в дом и сразу стала снимать с вешалок свои платья, плащ, костюм... Вера аккуратно складывала одежду в чемодан.
Когда вещи были уложены, Галя вдруг сказала охрипшим, далеким голосом:
— Вера, выйди за дверь... позвони в звонок...
— Зачем?
— Выйди, позвони, — прошелестела Галя.
Тут Вера как будто поняла суть этой странной просьбы и резко качнула головой:
— И не подумаю. Пошли, Галина.
— Позвони, — в полный голос произнесла Галя. — Я должна еще раз услышать этот звук. Только не отрывай пальца от кнопки, пока я не скажу.
Вера вздохнула и подчинилась.
Звонок звенел, звенел, звенел...
Этот звук воскрешал в ее памяти обстановку одной из последних встреч с Вацлавом.
...Они тогда объяснялись с мужем... Олег стоял вот здесь, что-то говорил с исказившимся от муки лицом... Она что-то отвечала, не слыша собственного голоса... И вдруг — звонок! Как охапка мокрой после дождя сирени! Как низкий, предгрозовой полет птицы! Галя сразу поняла: Вацлав! Этот звук протянулся как канат над бездной! И она, не сознавая, что делает, уцепилась за него всем своим измученным существом... Этот звон на всю вселенную! Этот звон — как распахнутые объятия человеку, которого считаешь погибшим! Олег открыл ему дверь...
Галя подошла, распахнула дверь — и уставилась в пустоту.
Вера, набычившись, угрюмо жала на кнопку звонка.
— Хватит, — сказала Галя и зажала уши пальцами. — Хватит! Хватит...
...Через день, после того как они с Верой забрали из прежней квартиры вещи, по ее просьбе приехал Олег. К тому времени он уже знал обо всем, что случилось. Галя договорилась с ним оформить доверенность на его имя для размена квартиры.
Олег, как всегда, был на высоте.
Он принес торт, фрукты, Танины банки с компотами, цветы.
Ольга Петровна, увидев бывшего зятя, всплакнула, бросилась его обнимать. Галя приветствовала его слабой улыбкой.
— Беременность тебе здорово к лицу, — дружелюбно сказал Олег. — Только не худей, Галя, дальше некуда.
— Как твое здоровье? — сделав знак матери, чтобы она оставила их одних, спросила Галя.
— Вполне, вполне, — махнул рукой Олег. — Ты теперь видишь перед собой пенсионера.
— Ты всегда любил Верховье, — заметила Галя. — Человеку вроде тебя есть чем заняться на земле.
Олег не стал возражать.
Поговорили о том о сем: нет, токсикоза почти не было, да, Олежка учится нормально, завел подружку-однокурсницу, денег Гале, спасибо, хватает, декретных выдали достаточно на первое время, а за компоты спасибо, Таня делает их чудесно, Глебушка пристроил к своей даче второй этаж, выйдет на пенсию — вдвоем с Олегом будут выращивать овощи и фрукты...
