Парень, не оглядываясь, направился к хрущобам.

— Неужели вы меня не проводите? — жалобно крикнула вслед ему Галя, все еще дрожа от страха.

Он остановился, обернулся и едко заметил:

— Еще чего! Это ты обязана проводить меня!

Его наглость ошеломила Галю.

— С какой это стати? — ядовито осведомилась она.

— Из-за тебя мне порвали рубашку, — возмущенно сказал ее спаситель. — А это, между прочим, моя лучшая рубашка... Ты должна зайти ко мне, зашить ее, а потом уж топать на все четыре стороны...

— А если я не пойду? — почти забыв пережитый ужас, спросила Галя.

— Совесть есть — пойдешь, — кратко отозвался парень и снова двинулся вперед.

Галя, секунду помешкав, устремилась за ним.

Молча они прошли оставшуюся дорогу по роще и вышли к пятиэтажным домам. Парень быстро шагал впереди, Галя, как привязанная, следом. Обошли хрущобу — впереди замаячило старое трехэтажное строение с освещенными окнами. Парень вошел в подъезд и стал спускаться в полуподвальное помещение. Галя остановилась:

— Я не пойду.

— Как угодно, — сказал он, останавливаясь на площадке. Открыл дверь и тут же исчез за ней.

Галя тогда сама не понимала, почему ей захотелось войти к нему... В ту минуту еще не поздно было повернуться и уйти — тогда бы жизнь ее продолжила катиться по накатанным рельсам, тихая, уютная жизнь, но дверь, за которой скрылся этот нахал, как будто притягивала к себе... То ли из чувства гордости, то ли из желания взглянуть в лицо своему спасителю, Галя сбежала по ступенькам вниз и стукнула в дверь кулаком.

Она тут же распахнулась — и оба они как будто отшатнулись друг от друга... Потом Галя вспомнила, что он тоже отпрянул от двери, увидев ее лицо, освещенное льющимся из коридора его квартирки светом... И она была поражена его лицом. Странное, необычной лепки, тонкое, нервное, угрюмое лицо, с огромными прозрачно-светлыми глазами, в котором было что-то мальчишеское, беззащитное, неустоявшееся. И вся его фигура, высокая, стройная, застывшая на пороге, — весь его облик как будто мгновенно отпечатался в ее сознании. Что-то хрупкое было в этом существе, несмотря на его физическую силу, в которой Галя уже имела возможность убедиться... Этот взгляд светлых, лазурных глаз смутил ее.

— Ну, чего тебе? — грубовато спросил он, но в грубости она вдруг расслышала нотку страшного одиночества, загнавшего его в эту нору, в этот подвал.

Галя шагнула в коридор.

— Ты сказал, рубашку надо заштопать, — сказала она.

— Валяй, проходи.

Галя вошла в крохотную комнатку, в которой стояли лежанка, покрытая выцветшим байковым одеялом, старый, потрескавшийся шкаф, этажерка, стол и колченогие табуретки. Все, наверное, собрано с помоек, подумала она. Этот парень в синей джинсовой рубашке и холщовых брюках прекрасно смотрелся бы в изысканно обставленной гостиной у камина, но вместе с тем и такая убогая обстановка странным образом подходила к нему. На фоне этой нищеты он казался куда более загадочным и обаятельным, чем, возможно, в роскошном зале какого-нибудь особняка...

— Нитки-иголки есть?

Парень молча снял с этажерки коробочку из-под леденцов, в которой оказались катушки с иголками и ножницы.

— Снимай рубашку.

И в этот момент, когда он стал, глядя на нее уже с какой-то непонятной робостью, точно пересиливая себя, расстегивать рубашку, по телу Гали пробежала дрожь, когда она увидела эти хрупкие, мальчишеские ключицы и вместе с тем сильные плечи, грудь... Галя отвела взгляд и долго пыталась вдеть нитку в иголку.

— Давай я.

Их пальцы встретились, и та же непонятная дрожь снова пронзила Галю.

— На. — Он протянул ей иголку с ниткой. — Чайник пойду поставлю.

Он скрылся на кухне, которой она еще не видела.

И тут с ней опять произошло что-то непонятное.

Ей захотелось зарыться лицом в эту рубашку.

Желание это было настолько сильным, неистовым, что Галя, как бы желая оградить себя физической болью, ткнула в палец иглой. Капнула кровь — прямо на рубашку. Парень вошел, увидел Галю, слизывающую кровь с пальца, присел перед ней на корточки и взял ее руку. Склонился над ее кровоточащим пальцем. Поза его выражала недоумение: откуда эта кровь... Он медленно поднял лицо — Гале показалось, она падает, падает, падает в эти удивительные глаза. Остановить это головокружительное падение можно только одним — прижаться к его губам...

Это было дикое, безумное желание, впору снова уколоть палец. Секунда, другая — она хриплым голосом произнесла:

— Я испачкала твою рубашку.

— Ничего, — серьезно сказал он, испытующе глядя на нее.

— Я застираю, — предложила Галя.

— Сам застираю.

Он снова склонился над ее рукой, слизнул с пальца капельку крови — и она сразу остановилась. Галя удержала в себе стон рвущейся из груди нежности. Но он отбросил ее руку, отошел, сел на свою лежанку, потер лоб, как будто что-то вспоминая.

Галя принялась зашивать рубашку. Парень исподлобья смотрел на нее.

— Как тебя зовут? — спросила Галя, чтобы сказать что-нибудь.

— Вацлав, — ответил он.

— Это польское имя. Ты поляк?

— Возможно.

— Как это — возможно?

— Не знаю точно, кем был мой отец по национальности, — отозвался он. — Мать была латышкой.

— Почему «была»?

— Она умерла пять лет назад.

— Ты москвич? — продолжала спрашивать Галя, не понимая, зачем ей это нужно.

— Нет, я жил неподалеку от Риги, — сказал Вацлав. — Палец не болит?

— Нет.

— Как твое имя?

— Галя.

— Галя, — повторил он с удовлетворением. — Галя, значит. Отличное имя. Жену одного прекрасного художника звали Галей.

— Сальвадора Дали, — догадалась Галя.

Вацлав кивнул:

— Он называл ее Гала. От слова «галактика».

— Знаю. Прежде ее звали Галя Дьяконова.

— Да, когда она была женой поэта, — продолжал Вацлав. — Видно, все-таки в Сальвадоре поэзии было больше, чем в Поле Элюаре. Гала — это красивее, чем Галя... Итак, тебя зовут Галя. Ты, конечно, москвичка?

— Почему «конечно»?

— Вас сразу видно, — проворчал Вацлав, — москвичек... Впрочем, провинциалки, наводнившие столицу, еще более самоуверенные и самовлюбленные телки.

— Ладно. — Галя начала злиться. — Я зашила твою рубашку, а ты сам ее застираешь. Я пошла.

— Там у меня чайник вскипел, — сказал Вацлав миролюбивым тоном.

— Это предложение? — поинтересовалась Галя.

— Должен же я как-то отблагодарить тебя за труды.

— Я трудилась, потому что ты выручил меня из беды. Я пойду.

— Ну иди, — пожал плечами Вацлав.

Галя, подцепив пальцем сумочку за ремешок, двинулась к двери. Ей хотелось, чтобы он остановил ее. Она была уверена, что он это сделает. Но она не могла себе позволить замешкаться у двери.

...Галя шла к своему дому, едва сдерживая слезы. Все в ней рвалось назад, поэтому шла она быстро-быстро, боясь повернуть обратно, бегом броситься в это логово... Ноги несли ее вперед, сердце тянуло назад. Столкновение этих двух сил было в ней настолько мощным, что она остановилась во дворе своего дома. Обернулась. И увидела Вацлава.

Он тоже остановился и смотрел на нее исподлобья, не решаясь сделать еще несколько шагов, чтобы приблизиться к ней.

И тогда, совершенно забыв себя, Галя рванулась к нему и, чтобы освободиться наконец из плена этих колдовских лазурных глаз, припала к его губам...

Она не знала, сколько времени пробыла в этой спасительной темноте страсти, обнимая его, не отрывая рта от его губ, не помня, что у нее есть дом, что у этого дома есть окно, выходящее прямо во двор, где они сейчас стояли, сжимая друг друга в объятиях, что из окна может случайно выглянуть ее муж... Галя отрывалась от Вацлава, чтобы снова почувствовать этот полет — счастливый и вместе с тем трагический. Это было самое удивительное путешествие в ее жизни, из которого — она уже знала — не может быть возврата.

— Пойдем домой, — наконец сказал Вацлав, и ей в голову не пришло, что он может подразумевать под этим словом ее дом...