— Как же вы заставите воду сталь прессовать? — удивились рабочие.— Нельзя ли нам поглядеть?

— Ни в коем случае! — категорически отказали инженеры и повесили на дверь табличку: «Не входить! Опасная зона!» Положили инженеры на нижнюю половинку прессформы стальной лист, подвесили над ним небольшой сверток, от которого тянулись два проводка, наполнили бассейн водой и ушли. Надо ли говорить, что вместе с миллиардами капелек в бассейн попала и я.

Мы ничего не подозревали и весело плыли по кругу вдоль бетонных стенок, как вдруг грянул взрыв. Взорвался подвешенный в середине серенький пакет. Мгновенно нас сдавила невероятная, чудовищная сила. А когда мы опомнились, ровный стальной лист был уже не ровным, внизу лежала дверца автомобильной кабины. Что же произошло?

Оказалось, это взрывная волна так надавила на стальной лист. От могучего удара лист изогнулся, растянулся, плотно облег все выпуклости, вошел во все впадинки матрицы и стал готовой деталью. Я ведь не зря говорила: вода не сжимается. Вот она и передала всю силу взрыва, только распределила ее равномерно по всему листу.

Так я и работала в кузнечно-прессовом цехе.

— Да-а...— протянула Желтая снежинка.— Что и говорить, дело тебе досталось самое мудреное. Но, может быть, кто-то еще считает себя достойной стать королевой нашего подоконника на это утро?

— Я! — пискнула еще одна снежинка.— Я тоже была под землей. Мы строили там пещеры, растворяли известняк, а потом из него делали каменные сосульки-сталактиты.

— Не годится! — сказала Желтая снежинка.— Старо! Так испокон веков работают все капли, попавшие под землю. Я сама прошла этот путь и знаю; чтобы построить даже самую плохонькую пещерку, нужны тысячи лет.

— Я! — раздался еще один голос.— Я прошла по трубам, прошла сквозь фильтры и стала питьевой водой.

— Нет, я! — перебила другая снежинка.— Я была частичкой самой красивой радуги.

— А я бабочку сшибла! Мною выстрелила удивительная тропическая рыбка-брызгун. Она снайпер и всегда так добывает пищу.

— Подумаешь! — не согласилась ее соседка.— Я растворяла краску, которой художник рисовал картину!

— Я! Я! Нет, я! — перебивая друг друга, кричали обитательницы подоконника. Повсюду вспыхивали споры, снежинки не слушали друг друга, ссорились.

— Пусть королевой будет Оранжевая! — требовали одни.

— Нет, Серая,— не соглашались другие.

— Хотим Фиолетовую! — упорствовали третьи.

— Голубую! Голубую! — кричали четвертые.

А самые молодые снежинки, собравшись в кружок, дружно скандировали:

— Кру-же-вну-ю!

И снова на ледяной холмик поднялась Желтая снежинка.

— Дорогие подруги! — сказала она.— Раз вы спорите, стало быть, никто из тех, кто рассказал о своих делах, не годится в королевы. И все-таки среди нас есть достойная, вот она.

Все обернулись и увидели скромную, маленькую снежинку в платьице, сверкавшем зелеными искорками.

— Эта малышка не хочет говорить о себе,— продолжала старая снежинка.— Она считает свое дело самым простым и самым обычным.

— А что она сделала? — вновь зашумел подоконник.

— Она укрывала поля от мороза, она поила пшеницу, она растворяла удобрения и кормила ростки. Летом она малой каплей падала с самолета и несла с собой смерть сорнякам, вредителям. Она текла по новым каналам, она воевала с засухой. Благодаря ей наливались золотые колосья. И, наконец, она помогла сделать муку тестом, тесто — хлебом. А хлеб, говорят, всему голова.

На подоконнике стало тихо-тихо.

Старая снежинка подошла к Зеленой и помогла ей подняться на ледяной бугорок.

— Но ведь все это сделала не я одна,— смущенно возразила Зеленая.— Нас было великое-превеликое множество. А мое дело — оно такое крохотное!

— Верно,— подтвердила старая снежинка.— И потому повсюду, на всех подоконниках, сегодня такие, как ты, будут королевами. А теперь скажите, люба ли вам такая королева?

И вся тысяча снежинок, собравшаяся на подоконнике, в один голос крикнула:

— Ура новой королеве!

Это получилось так дружно, что воробьи, сидевшие рядом, бросились врассыпную.

Ветер от их крыльев разметал снежинки. Чтобы удержаться на подоконнике, они тесно прильнули друг к другу и больше уже не шевелились.

А в городе наступило утро — зарычали моторы, зашипели троллейбусы, заскрежетали автомобили-снегоуборщики, и если бы какая-нибудь снежинка вновь заговорила, ее бы все равно никто не услышал.

* * *

Владик замолчал.

Поскольку сказка кончилась, пора было выбираться из укрытия. Сделать это бесшумно я уже не мог: затекшие ноги стали как деревяшки. Однако неожиданное появление неведомого дяди в таком месте могло напугать ребятишек, и я решил, что лучше будет сперва сказать что-нибудь, пошутить, что ли.

Откашлявшись, я шагнул вперед и сказал:

— Эх, ублажили сказкой старика. Разрешите представиться: домовой этой развалины.

Перепачканный пылью и паутиной, я, должно быть, и вправду смахивал на домового. Шутка моя произвела эффект сильный и неожиданный.

— Ма-а-ма-а! — отчаянно заверещала девочка, так хотевшая послушать о привидениях.

— Полундра! — крикнул Владик.

В ту же секунду по крыше над моей головой прогрохотали бегущие ноги, и все стихло.

Я вышел на середину чердака и вылез через пролом на крышу. С этой позиции были прекрасно видны окрестности. Они были пустынны. Только торопливые следы на снегу указывали направление, в котором удрала компания. Пока я слезал, приводил в порядок пальто и шляпу, прошло столько времени, что ребят не отыскала бы уже и лучшая ищейка.

Пришлось мне наведаться к Владику еще раз.

Во дворе кипел первый весенний футбол. Пальто, сумки, шапки были кучей свалены на лавке у стены, от игроков валил пар.

Владик стоял на ящике и пытался судить встречу. Лицо его горело, к потному лбу прилипли спутанные волосы. Легко было догадаться, что он только что выбыл из игры: правый ботинок после «смертельного» удара по воротам разинул рот и «запросил каши».

Мальчишки суматошно метались по двору, очередной гол, как говорят спортивные комментаторы, «назревал». Но вот в острой схватке ноги защитников и форвардов так перепутались, что у ворот мгновенно выросла куча мала. Судейский свисток поперхнулся и иссяк.

— Пенальти!! — отчаянно завопил судья. Но его никто не слушал. Выкатившийся из-под кучи мяч классическим ударом в падении был довольно точно направлен в окна первого этажа, но, к счастью, попал в простенок и отскочил. Тотчас вновь залился судейский свисток.

— Вне игры!! — тщетно взывал Владик.— Вбрасывание!!!

Но на него не обращали внимания. Мяч перелетел через двор и, задев контейнер для мусора, вкатился в ворота.

— Четырнадцать — двенадцать,— ни к кому не обращаясь, произнес судья. Он слез со своего возвышенного, но — увы! — бесполезного поста, надел пальто и, хромая, побрел прочь.

— Владик! — окликнул я.

— Вот народ! — словно продолжая прерванный разговор, обернулся ко мне Владик.— Зачем тогда вообще в футбол играть! Вы же видели — чистая подножка!

— Было,— согласился я.— А за ботинки-то влетит...

— Еще как! — с лихостью осужденного отозвался Владик.— Отец — ничего, он сам такой был, а мама... Она ботинки совсем недавно купила.

— Да-а... Когда-то я тоже немало обуви тут профутболил. Дело наше такое — куда денешься?

— А кем играли?

— Кем попало, но больше — в воротах.

— Значит, в штаб это вы приходили?.. — помолчав, сказал Владик.— Я потом догадался.

— Уж так вышло. Сперва я хотел окликнуть тебя, но, понимаешь, очень уж интересно было послушать.

— Интересно? Вам? — Владик покосился на меня, не шучу ли.— Вы же про все водяные дела лучше меня знаете.

— Гм... Видишь ли, взрослые довольно скверно устроены — может, они и вправду знают все на свете, только совсем по-другому. Порой для нас даже очень сложное — просто, но вот самое главное — удивительность — пропадает.