— Удивительность? — Владик остановился, наморщил лоб, пошевелил толстыми губами и тяжело вздохнул: — Вчера стоял за хлебом, и вдруг в самое ухо: «Ау, проснись, мальчик!» А я и не спал, я задумался: «Что если космонавт в космосе заблудится? Лечу — и ни Земли, ни Солнца...»
В классе тоже: сижу слушаю и вдруг нечаянно оказываюсь где-то в горах или иду по незнакомому городу. Вызовут — «Чудобыльский!» Я встаю и хлопаю глазами. Ну, все, конечно, смеются.
Меня вообще считают каким-то непутевым. А мне скучно жить обыкновенно. Ну не хочу я делать электрогитару, копить на проигрыватель, говорить просто так и думать о разных пустяках... Иногда мне кажется, что я вот-вот откуда-то вынырну. Насовсем вынырну. И все станет просто и спокойно. Может, это и к лучшему.
— Знаешь, лучше будь таким, как есть, не торопись выныривать.
— А вы разве знаете, из чего?
— Кажется, догадываюсь. Это когда видишь на старой, облупленной стене то корабль, застигнутый бурей, то битву конников... А потом снова глянешь — стена и стена. Так?
Владик повернулся ко мне, рот его был приоткрыт, а глаза... Я впервые увидел его глаза — то есть я видел их и раньше, но только теперь заметил, как они могут изменять все его лицо. Глаза словно бы распахнулись, потемнели, и не стало пухлых щек, широкого носа картофелинкой, теперь, наконец, передо мной был тот непонятный, удивительный маленький человечек, который был «на ты» с чудесами и умел сочинять сказки.
— Я... я все такое еще и на обоях вижу. То море, то сражение, то лес,— растерянно и радостно сказал Владик.— Я сначала зажмуриваюсь и рассказываю себе, что вчера видел, потом смотрю — и все оживает. Даже такое замечаю, чего раньше не углядел. А на стене, что перед моим окном, я ведь тоже видел корабль. Он почти скрылся в волнах, мачты сломаны, парусов уже нет — ураганом сорвало...
— Мачты сломаны. Но парусов, по-моему, там вообще не могло быть.— припомнил я.— Корабль-то с трубой, а из трубы — дым.
— Точно! — воскликнул Владик.— Вы что, мою стенку видели?
— Не знаю, какая твоя, я свою вспоминаю. Комнатка была маленькая, темноватая, окно выходило прямо на стенку.
Владик задумался о чем-то, потом спросил:
— А штаб? Как вы про штаб узнали?
— Что ж тут узнавать, если я в этом сарае тоже когда-то был не последним человеком.
И тут Владик сказал такое, что у меня от неожиданности все слова застряли в горле.
— Вы были командиром разведки, да?
— Ком... Раз... Кха! Верно! Командиром разведки. Но этого ты никак не можешь знать.
— А ведь знаю! — восторженно хлопнул себя по коленке мой приятель.— Оказывается, я вас давно знаю. Вот оно что получается. А начальником штаба у вас был Гриша Чернов.
— Д...да. Ныне доктор физико-математических наук Григорий Чернов. Только теперь я уже ничегошеньки не понимаю.
— Э-э! — Владик хитро прищурился.— Разве можно забывать военную тайну? Сами прятали, а теперь... Ну, железная коробка в печной трубе, неужели не вспомнили?! Там на бумажке все ваши имена и еще какая-то карта.
Словно вспыхнуло что-то в памяти: как я мог забыть коробку из-под зубного порошка?! В этом «сейфе» хранились штабные документы: наши имена, должности, пароли. А на карте был изображен неведомый географам остров-крепость, откуда уходили наши придуманные быстроходные крейсера мстить фашистам. За Ленинград, за Севастополь, за ночные бомбежки Москвы, а еще за испанских сирот — детей отважных бойцов-антифашистов. (В десятом классе учились две девочки-испанки, беззащитный пароход, на котором они плыли к нам с другими беженцами, расстрелял фашистский крейсер.)
Мы сели на сложенные доски. Я рассказал Владику о нашей карте, а Владик о том, как он с приятелями ломал голову над тем, где находится этот остров с зарытым кладом (иначе зачем же было прятать карту?).
— А у меня тоже есть карта,— помолчав, сказал Владик.— И на ней придуманная страна... Кто туда попадет, с тем обязательно случаются всякие чудеса.
— Любопытная страна. И что же с тобой там приключалось?
— Разное... Много чего.
— А все-таки?
— Длинная история.
— Расскажи, спешить некуда.
Владик посмотрел в небо, прищурил глаз, пошевелил губами.
— Что ж рассказывать... Как я в эту страну раньше попадал, уже позабылось, а в последний раз...
— Вот про последний раз и расскажи.
— Ну да! А если в этой истории я окажусь каким-то... чудаком — лопухом?
— Думаю, что ты преувеличиваешь. А может, так для рассказа и надо?
— Гм... Я тогда сам на себя злился, потому так и получилось. Нет, моей малышне я все равно буду рассказывать не про себя. Придумаю какого-нибудь чудака, и пускай все случится с ним, а не со мной.
— Но я хочу записать эту историю, как мне быть? Про кого она? Про тебя или...
— А, пишите, как хотите. Тот, кто прочтет, все равно меня не знает.— Владик сдвинул на затылок шапку, подпер кулаком подбородок и, уставившись на что-то, мне невидимое, сообщил:
— Вышло все из-за того, что я схлопотал двойку. После этого краткого предисловия Владик поведал мне историю, которую я потом записал...
* * *
Пустяк — он и есть пустяк. Об этом и говорить бы не стоило, если б порой удивительнейшие истории, необыкновеннейшие события не начинались как раз с самых пустяковых пустяков.
...Во дворе было пусто, только в дальнем углу кто-то бухал палкой по пыльному ковру. В других углах и посередине дремала скука.
Оглядев двор еще раз, Владик заметил шестилетнего Бовина из второго подъезда. Вовик сидел в песочнице под грибком и сосредоточенно болтал в мыльнице бумажной трубочкой. Потом он сунул трубочку в рот, надул щеки — и на конце трубочки появился радужный шарик. Покачавшись, шарик оторвался и поплыл по воздуху, а на его месте вздулся новый.
Владик только что схватил двойку, вдобавок был выдворен из класса за некие химические опыты на уроке математики. Все это привело его в такое расположение духа, когда синее весеннее небо на глазах тускнеет, веселое солнце становится просто третьесортной звездой, да еще, по выражению астрономов, «желтым карликом», и начинаешь задумываться о том, что мир устроен несовершенно или даже вовсе скверно.
Один маленький Вовик ничего этого почему-то не замечал. Он сопел и счастливо ойкал, когда очередной шарик уплывал к небу.
Изобиженная душа Владика не выдержала. Он подошел к песочнице и крикнул:
— Ну ты, «пузырь», не стыдно ерундой заниматься!
— Это не ерунда,— не оборачиваясь, отозвался Вовик.— Это мыльные пузырики.
— Вот-вот! «Пузырики»! — сердито подхватил Владик.— Пузыри пускать, баклуши бить, собак гонять, да? Потом двойки пойдут, из класса выгонят... А кто из тебя вырастет, знаешь?
С этими словами он выхватил у Вовика мыльницу.
— Пожалуйста, прошу вас, не мешайте этому мальчику! — раздалось над ухом Владика.
Мальчик обернулся и увидел сухонького старичка с бородкой. Владик мог поклясться, что секунду назад во всём дворе было всего два человека — он и Вовик.
Осмотрев старичка и установив, что он не из их дома, Владик выплеснул содержимое мыльницы и бросил ее под ноги заревевшему Вовке.
— Что вы наделали? — сокрушенно всплеснул ручками старичок.— Я же вас просил...
— Подумаешь,— хмыкнул Владик.— Пусть делом занимается, а не пустяками!
— Пустяками? — удивился старичок.— По-вашему, пузыри — это пустяки? А вы знаете, что такое пустяк?..
— Еще бы! — Владик поднял с земли камешек и бросил его к ногам старичка.
— Вот, пожалуйста.
— Это пустяк? — воскликнул старичок.— Да ведь на том, что вы сейчас сделали, держится все на свете! Это же, если хотите знать, закон всемирного тяготения! Не будь его, ваш камешек не упал бы на землю, а...— Старичок не договорил, а Владик разинул от изумления рот: камешек тихо поднялся с земли и... поплыл. Он поднимался все выше, выше и, наконец, растаял в небе.
— Поскольку наша планета вертится, с нее, как брызги с велосипедного колеса, сорвались бы и улетели дома, люди, машины, облака вместе с дождем. Ведь если исчезает притяжение — исчезает вес...
