Эти условия, видоизменявшие положение вольноотпущенников, в течение долгого времени зависели только от произвола господина. Отпуская раба на волю, он оставлял за собой право разорвать или так или иначе сохранить те узы, которые держали раба в зависимости от него. Иногда господин давал рабу не только свободу: он оставлял ему весь его пекулий, он освобождал его от всех повинностей и отказывался от своих прав на патронатство. Иногда он давал ему право жить даже не работая, на попечении наследника. Но обычное право значительно чаще изменялось в противоположном направлении. Если господин должен был предоставить вольноотпущеннику свободу и все то, что необходимо из нее вытекало, т. е. свободу личности и все связанные с ней права, то он мог оставить за собой все остальное: его время, его труд, произведения его труда как слуги и как ремесленника. Иногда раба отпускали на волю только для того, чтобы он с большим достоинством мог служить у домашних алтарей или с большей важностью исполнял свои обычные обязанности при своем господине: положение, которого при известных условиях могли добиваться как милости. Плавт показывает нам это в одной из сцен «Близнецов», и в истории встречается немало замечательных примеров. Кто не знает Тирона и тех уз, которые связывали его с Цицероном, с его прежним господином, уз, возникших на основе рабства, но смягченных истинной дружбой? Также во многих надписях времен Империи вольноотпущенники сохраняют имена, указывающие на их обязанности во времена рабства, которые они, без сомнения, продолжали выполнять и в своем новом положении. Колумбарий императрицы Ливии показывает нам, что вольноотпущенники смешивались с рабами как на службе во дворце, так и в вечном покое этого убежища смерти.

В иных случаях, не оставляя за вольноотпущенником никаких обязанностей, но и не предоставляя ему возможности пользоваться преимуществами, связанными с постоянным пребыванием в доме, от него требовали службы своими талантами и своим искусством. Так, пантомимы или врачи должны были служить своим искусством не только патрону, но и друзьям патрона. В этом отношении шли еще дальше: человек небогатый, патрон пантомима, врач, обучивший рабов своему искусству, мог рациональным образом использовать свои права, лишь эксплуатируя их труд вне дома. Трималхион, этот бывший раб, на примере которого Петроний хотел показать происхождение, природу и приложение самых больших капиталов времен Клавдия и Нерона, этот самый Трималхион продолжал пускать деньги в оборот через посредство своих вольноотпущенников даже после того, как сам удалился от дел. Наконец, бывало и так, что при отпущении на волю господин выговаривал себе определенный денежный оброк или определенное число трудовых дней (таков был настоящий смысл слова «орега»). К этому могли принудить всякого вольноотпущенника, и клятву, которой он связывал себя после отпущения, должны были давать как взрослые, так и несовершеннолетние, так как были и такие службы, которые соответствовали их возрасту. Впрочем, род этих работ не был точно обозначен: это были те работы, которыми занимался вольноотпущенник до того дня, когда их могли от него потребовать, и, по букве закона, он должен был выполнять их на свой собственный счет.

3

Итак, мы видим, что некогда абсолютная власть господина, превратившись в право патронатства, тяжело давила на свободу вольноотпущенника. И злоупотребления приняли такие большие размеры, что уже в эпоху Республики потребовалось вмешательство закона. Один претор, известный своей честностью, тот самый Рутилий, который своей прямотой возбудил против себя всех всадников и был наказан за это ссылкой, опубликовал эдикт, имевший целью удержать в разумных границах эти противозаконные требования, поддерживавшие и после отпущения на волю жестокий режим рабства под предлогом взимания платы за чрезмерные благодеяния дарованной свободы. Но многое еще всецело зависело от произвола; дальше мы увидим, что законодательство времен Империи своими разъяснениями сделало значительные добавления к часто совершенно бессильным постановлениям пре-торского эдикта.

Кроме этих повинностей, тяжелым бременем лежавших на вольноотпущенниках в течение всей их жизни и связанных с их личностью, было другое обязательство, касавшееся их имущества после смерти и состоявшее в предполагаемом праве патрона наследовать им, причем в данном случае роль, которую играл претор, была совсем иная. Закон XII таблиц, независимо от того, были ли его постановления впоследствии распространены на вольноотпущенников или он сам имел в виду объединить их с клиентами уравнением их прав и обязанностей, является в этом отношении наиболее мягким и справедливым, так как в данном случае строгая логика приводила к справедливости. Он делал патрона наследником вольноотпущенника только в случае отсутствия завещания и его собственных, личных наследников (в зависимости от воли покойного), относясь с уважением как к правам семьи, так и к тому высшему праву последней воли умирающего, которое для граждан считалось священным; а ведь вольноотпущенник был гражданином. Но уже с ранних пор законоведы умели обходить законы. Проявляя больше гуманности в том случае, если закон был суров, они умели видоизменять его постановления, если его простое и непосредственное применение к новым гражданам могло повредить интересам их прежних господ.

Они приняли оба принципа закона XII таблиц, дав одному новое толкование и видоизменив другой. Что касается права наследования детьми вольноотпущенника, то они признали его по отношению к родным детям (законным, не приемным), распространяя его на них даже в том случае, если они уже достигли совершеннолетия или были усыновлены чужой семьей, лишь бы только они не были объявлены лишенными наследства. Они ограничили закон для приемных детей, предоставив патрону половинную часть наследства. Что касается права абсолютной свободы завещания, то они и его изменили. По примеру претора, признавшего право участия патрона в торговых доходах вольноотпущенника, они обеспечили за ним половину его наследства, вводя его во владение вопреки завещанию, если он был в нем обойден или получал только меньшую долю; разве вольноотпущенник в том и другом случае не проявлял неблагодарности, и разве можно было из уважения к его воле санкционировать неблагодарность? Это право патрона распространилось даже на вольноотпущенника, получившего от императора милостивое разрешение носить золотое кольцо, знак принадлежности к сословию всадников. Оно сохранялось за патроном, осужденным на изгнание, если он затем был возвращен, и переходило к его детям даже в том случае, если ссылка не была отменена. Исключен был только сын, лишенный наследства, если его право наследовать вольноотпущеннику не было специально оговорено отцом, и тот патрон, который возвел на покойного ложное обвинение в государственном преступлении. До этого момента права законных детей были по крайней мере обеспечены. Закон Папия сделал дальнейший шаг в ущерб последним и в интересах патрона. Он устанавливал известные предельные нормы для капитала и для числа детей вольноотпущенника. Если его состояние было меньше 100 тысяч сестерций, то в силе оставалось прежнее право, но если оно превышало эту норму и если у него было меньше трех детей, то патрон получал часть, приходившуюся на одного человека, а именно приходившуюся на одного мужчину.

Таково было право во времена Республики и Империи. Эти изменения, или, лучше сказать, это последовательное развитие законодательства в интересах патронатства, были вновь пересмотрены в новом законодательстве Юстиниана, в котором он подвергнул пересмотру все основные элементы и привел их в систему, соответствующую новому духу, который, как мы увидим из следующей книги, одержал верх.

Отпущение на волю, как это видно из предыдущего, даруя свободу, тем не менее могло сильно стеснять независимость человека в его частных отношениях. Оно в той же степени отражалось и на его общественном положении, хотя и давало ему звание гражданина.

Вольноотпущенник, хотя и был уже гражданином, все еще носил на себе печать рабства. Она стиралась только в третьем поколении, в его внуках. До тех пор она выражалась во внешних признаках (запрещение носить претексту, а до достижения совершеннолетия – буллу, служившую украшением ребенка свободного человека) и в фактическом ограничении гражданских и политических прав. Это не должно удивлять, поскольку и плебею стоило много труда завоевать их.