Ванюшин заперся в своем кабинете, попросив Исаева не уходить надолго. Исаев пообещал быть где-нибудь рядышком, только разве, может, сходит в бар.

Он действительно пошел в кафе-бар «Банзай». Там за столиком, занавешенным бамбуковой перегородкой, сидел молодой человек, похожий на корейца.

– Простите, не могу ли я сесть рядом? – спросил Исаев.

– О, прошу вас, – ответил кореец, – очень приятное соседство.

Исаев заказал подбежавшему лакею немного виски. Чуть заметным движением Исаев передал корейцу два листка рисовой бумаги. Тот оставил на мраморном столике полторы иены и, кланяясь по-японски, ушел – словно бы и не было его.

Здесь, в большом зале с огромными стрельчатыми окнами, возле диковинного цветка, растущего в громадной кадке, стоит забавной конструкции письменный столик. На нем старинная, разболтанная пишущая машинка и великолепнейшая рисовая бумага – плотная, но в то же время очень тонкая. Писать на ней одно удовольствие. И получал это удовольствие корреспондент газеты Джозеф Лобб – единственный американец на всю русскую проамериканскую газету. К нему-то и подошел кореец, только что сидевший с Исаевым в баре. Он что-то пошептал на ухо Лоббу. Тот достал из кармана пятьдесят долларов, кореец покачал головой, тогда Лобб добавил еще десять и после этого получил два листочка бумаги, на которой «подлинный черновик заявления» атамана Семенова, «украденный вчера стюардом с японского теплохода». Заявление скандально. Начинается оно по-семеновски. «Я, Верховный Главнокомандующий и Правитель Восточной окраины России, генерал-лейтенант, атаман войска казачьего Семенов, обращаюсь к тебе, народ русский. С болью в сердце вижу я, что хотя большевистский гнет и сброшен с божьей помощью, но истинно народный дух – дух мщения за поруганных и убиенных красной сволочью – не восторжествовал здесь! Мягкотелый правитель не в состоянии вести великий народ на подвиг – и к славе! А посему: с сегодняшнего дня я считаю так называемое правительство Меркулова низложенным, Народное собрание – распущенным впредь до новых выборов, с тем чтобы нам, сынам православия и веры, понести знамена свои – через боль и кровь – к свободе и освобождению от дьявольского наваждения красных псов и жидовских недоносков!»

Сенсация, скандал, боже мой, прелесть-то какая! А материал проверенный? Конечно, а как же?! Кореец Чен – студент университета, подпольный делец, сколько раз поставлял интереснейшие скандальные сведения! Причем всегда точные.

– Спасибо, Чен, – сказал Лобб, – спасибо.

И побежал вниз – на телеграф.

Значит, ровно через два часа весь Владивосток будет знать текст «обращения» Семенова, написанный Исаевым. Пока Семенов даст опровержение, пройдет время, а быть может, Николай Дионисьевич, опровержения не дождавшись, сделает заявление для печати, а может, Николай Иванович, поднапившись, в пьяном угаре прислушается к совету Максима Максимовича: все может быть, там посмотрим, что получится. А пока главное, самое важное, сейчас получилось.

Чен возвращается от Лобба в третьеразрядную корейскую гостиницу, проходит в свою каморку, расположенную в подвале, запирает дверь и начинает медленно раздеваться. Он снимает свой модный костюм, вешает его на плечики, укрывает марлей и ложится на циновки. Достает деньги, полученные от американца, тщательно пересчитывает их, откладывает себе на жизнь доллар, а остальные прячет в тайник, сделанный в полу. Это неприкосновенно, это в партийную кассу или на оперативные нужды. Чашка риса и кусок мяса в день – весь его рацион. Чен укрывается легоньким одеялом, свертывается калачиком и старается уснуть: после каждой операции у него страшно болит затылок-до слепоты и обмороков. Он начинает тихонько петь себе колыбельную песню. Во дворе визгливо кричат дети. Чен заставляет себя заснуть. Спит он ровно час, как будто будильник ставил. Из своей каморки он выходит беззаботным франтом с гаденькой угодливой улыбочкой и отправляется на биржу – к своим «друзьям»-спекулянтам.

Николай Иванович смотрел на темный порт. Ревели неразгруженные пароходы. Стонали трамваи – бастуют кондукторы, поэтому улицы полны народа. Ресторанчики открыты, в кафе и скверах играют оркестры. Весело в центре. А что бастуют – так ну их, право. Побастуют да и бросят. Господи, вон ведь красиво как все! И бухта Золотой Рог, и сумасшедшее, раскрашенное закатом небо, и деревья – все в зеленой кипени, и веселая публика на улицах: студенты, офицеры, негры, дамы, японцы, моряки, американцы, греки, китайцы. Чего бояться, когда на город слепо смотрят орудийные башни крейсеров, а каппелевцы в казармах колют соломенных противников? Завтра город торжественно встретит Семенова; по-видимому, он будет просить портфель военного министра, ну да черт с ним, – если он декларацию подпишет, японцы заставят его уважать подписанное.

Метранпаж принес из типографии сверстанный номер. На первой полосе огромный заголовок: «Бой за монолитность нашу выигран». И дальше – светлый и публицистически приподнятый комментарий Ванюшина.

Николай Иванович подписал номер в печать. Как раз в это время в кабинет зашел репортер из международного отдела и положил на стол Ванюшина только что полученные сводки американского агентства при «Владиво-ньюс» с полным текстом «заявления Семенова», полученного Джозефом Лоббом через «проверенные источники, близкие к штабу атамана Семенова».

Заголовочек лоббовской сводки – скандальный и броский, любят североамериканцы сенсацию, хлебом их не корми, только б честных людей огорошить. Крупно набран заголовок, сразу в глаза прет: «Меркуловы низложены».

Ванюшин позвонил к Меркуловым. Братья еще ничего не знали о тексте семеновского заявления. После того как был прочитан текст, Спиридон Дионисьевич долго откашливался, и голос его стал очень высоким, как у подростка. Он спросил:

– Что же вы советуете?

– Сейчас еду к вам, – сказал он, – будем вместе думать, как сломать шею этому мерзавцу.

Несутся по Светланке мальчишки, вопят, размахивают над головой свежими газетными оттисками:

– Последние новости, последние новости: атаман Семенов только что лишен генеральского звания и признан персоной нон грата в нашем городе! Атаман Семенов под домашним арестом на японском теплоходе! Интригам честолюбивого есаула положен конец! Великая победа демократии! Атаман Семенов рыдает в подушку! Народ одобряет победу нашего родного правительства!

Следующей ночью атаман Семенов сбежал с теплохода и отправился к китайской границе, в Гродеково, к своим казачьим частям, шепча проклятья и обещая расправиться с Меркуловыми. Разговоры о святой борьбе с красными псами несколько отошли на задний план – за себя надо постоять, свою судьбу устроить, – не ровен час купчишки из-за угла пальнут промеж лопаток из кольта, и вся недолга!

Меркуловы, в свою очередь озабоченные возможным выступлением Семенова, занялись организацией линии обороны в районе Гродекова. Ситуация сулила серьезную распрю между двумя белыми лидерами.

Японские представители во Владивостоке сбились с ног, пытаясь примирить враждующие группировки. Но Меркуловы и Семенов ни на какие уступки друг другу не шли, а от японцев, увлеченные борьбой, стали отмахиваться, как от надоедливых мух.

В этой ситуации японский МИД «дал понять» через третьих лиц заинтересованным сторонам, что переговоры между красной Читой и Токио, которые ранее каждый раз отклонялись правительством микадо, сейчас становятся возможными. А как же им быть невозможными, когда началась такая драка между Меркуловыми и Семеновым? Обязательно надо искать запасную платформу. В политике, как в хлебопашестве, если не подумаешь о завтрашнем дне, – пропадешь, и ничто тебе не поможет.