— Надо покупать кого-то из летчиков, — сказал Пальма.

Штирлиц покачал головой:

— Мне поручено следить за летчиками. Лерст «отдал» мне весь легион «Кондор».

— Между прочим, он резидент гестапо только по Испании или по Португалии тоже? — спросил Вольф.

— Нет, вопрос с Португалией еще не решен. Я бы сообщил по своим каналам. Летчика нам купить не удастся. Здесь отборный состав.

— Что ты предлагаешь? — спросил Вольф.

— Охрана аэродрома не так чтобы очень сильна… — заметил Штирлиц.

— Ты имеешь в виду наш десант?

— Да.

— Ну а колеблющихся, — Ян продолжал свое, — среди летчиков нет?

— Я таких не знаю, — ответил Штирлиц, — если обнаружится такой колеблющийся, он будет немедленно увезен в Германию, а там его будут лечить от колебаний в концлагере.

— А если нам попробовать создать колеблющегося? — предложил Ян.

— Это интересно, — сказал Вольф.

— Хотя очень рискованно, — добавил Штирлиц.

— Но мы же здесь занимаемся не классическим балетом, — сказал Ян.

— Кстати, о балете, — сказал Вольф, передавая Яну плоскую маленькую коробочку, похожую на жевательную резинку. — Это новая шифровальная таблица. На всякий случай… Если тебе придется связываться с центром непосредственно — выйдешь своим шифром.

Ян сунул таблицу в карман.

— Нет, — улыбнулся Штирлиц, — так дело не пойдет. Сделай себе какой-нибудь тайник, хотя при обыске это мало спасает.

— Ладно, — поморщился Ян, — как это у вас говорят, «кривая вывезет»? Юстас, а помнишь того летчика, который болтал о «мессере» на приеме?

— Это было еще до твоего ранения?

— Конечно.

— У тебя хорошая память…

— Журналистская, — скромно ответил Ян, — а вообще чаще хвали меня — я это люблю… Что из себя представляет этот Манцер?

— Подонок. Есть такая категория людей — «сильные подонки».

— Я сейчас попробую, — сказал Ян, — нарисовать вам его психологический портрет. Если вы согласитесь со мной — тогда мы, можно считать, выиграли партию…

— Рисуй, — согласился Вольф.

— Юстас говорит — «сильный подонок». Это хорошо, что он сильный подонок. Такие разваливаются еще скорее, чем подонки обыкновенные. Сильный, чувствуя, что он теряет — а сильному всегда есть что терять, — пойдет на любое предательство, лишь бы сохранить те блага, которых он добился силой.

Штирлиц лег на теплую землю, поросшую густой травой, и закинул руки за голову.

— Продолжай, — сказал он. — Твое предложение любопытно. Только сделай сноску на то, что я превратил Манцера в своего друга — он стал осведомителем СД. После того приема у Кессельринга.

— Он легко пошел на это? — спросил Вольф.

— Как дитя.

— Тем более я прав, — сказал Ян. — Офицерский корпус, кодекс чести, нелюбовь армии к СС — он имел право послать тебя в задницу. И Рихтгофен поддержал бы его. Значит, либо он ищет приключений и ему льстит возможность узнать то, что не дано знать другим, либо он чем-то скомпрометирован — сильнее, чем той трепотней на приеме.

— Это все? — спросил Штирлиц, не поднимаясь с земли. — Если все, тогда твой психологический портрет неполон. Он еще может быть истым наци, убежденным наци, поэтому он так легко дал согласие быть другом СД. Эту возможность ты отвергаешь?

— Но ты же сам слышал, как он говорил о рейхе: «Налоги выжимают скорости».

— Это ерунда, — заметил Вольф. — Он говорил правду. Он из их элиты, ему можно говорить правду, и даже подшучивать над рейхом ему дозволено.

— В отношении элиты сложнее, — сказал Штирлиц. — Его отец коммерсант, связанный с иностранными фирмами. Таких в рейхе не любят…

— Вот ты и ответил за меня, — улыбнулся Ян, — ты сам не заметил, как дал ответ вместо меня.

— Наверное, все-таки заметил, — сказал Вольф. — Юстас человек зоркий.

— Ну хорошо, — как бы продолжая рассуждать сам с собой, сказал Штирлиц, — ну, допустим, мы раскопаем что-либо на папу Манцера… А как себя поведет сын?

— Апостолы и те отрекались, а этот — отнюдь не апостол, — сказал Вольф.

— Я смогу через моих швейцарских коллег-газетчиков организовать кое-что для Манцера, — сказал Ян.

Штирлиц поднялся с земли, потянулся и предложил:

— Ладно, пошли ловить рыбу, сейчас будет хороший жор, солнце садится.

…Вернувшись с рыбалки, Штирлиц заглянул к Хагену и сказал ему:

— Послушайте, приятель, я давно хотел спросить: помните, на приеме у Кессельринга я зацепил болтуна-летчика? Я вам еще тогда показал его и попросил обратить внимание. Помните? Манцер.

Штирлиц знал болезненное самолюбие Хагена, и он умел бить в точку, когда имел с ним дело.

— Помню, — ответил тот, — а что?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Поступили сигналы, что он в последнее время много пьет — всего навсего. Я замотался со своими делами, а если у вас есть время и возможность — поглядите за ним. А потом посидим над его делом — вместе. Нет?

Штирлиц посмотрел эту записку перед тем, как Хаген решил нести ее Лерсту.

— Разумно, — сказал он. — Очень разумно. Проверка никогда еще и никому не мешала. Правда, Лерст может спросить о фактах. У вас их нет, кроме моих сигналов. Могли бы, кстати, указать, что я вам подал идею. Ладно, ладно, не дуйтесь… Я щедрый. Мне эти игры уже порядком надоели… Не окажитесь только слишком ретивым — это так же плохо, как быть тюрей.

Он умел говорить с людьми, этот Штирлиц. Он играл партию точно и беспроигрышно.

Хаген, как и рассчитывал Штирлиц, решил продолжить свои наблюдения, не подключая аппарат местного гестапо. Этого только и надо было Штирлицу. Ему надо было оставить Манцера без наблюдения еще две-три недели.

…Вода в бассейне была то голубой, то зеленой, и в этой сине-зеленой воде плавали Мэри Пейдж и Пальма.

— А голова совсем не болит, милый? Я не могу спокойно видеть этот твой шрам. Или же все болит?

— Разваливается, когда я не встречаю тебя больше двух дней.

— Славу богу, что ты не сказал: «Разваливается, как только я тебя вижу».

— Эти слова — удел супружества, а мы с тобой свободны в любви, как парламентарии.

— Ненавижу слово «супружество».

Пальма засмеялся:

— Что, опошлили идею?

Вокруг них плавали люди, видимо, все добрые знакомые Яна, потому что он перешучивался почти с каждым и ловил завистливые взгляды: женщины здесь, особенно такие, как Мэри, были в редкость.

— Где мы будем сегодня вечером? — спросила Мэри.

— Я живу на первом этаже, и занавески у меня тюлевые, а испанские дети ужасно любопытны. А я тебя так долго не видел: целых восемь часов. Поэтому у детей будет достаточно пищи для любопытства.

— А я живу на втором этаже, гардины тежелые, темные, барские. Мне жаль бедных испанских детей, мы лишаем их пищи для любопытства.

— До вечера.

— Я жду тебя. Ты сейчас далеко?

— Нет. Недалеко. В пределах Испании…

…Пальма остановил машину около входа в бар и в дверях замешкался, столкнувшись лицом к лицу с толстым человеком, судя по костюму и перстням — торговцем.

В дальнем углу сидел Вольф, одетый, как и Ян, в полувоенную форму иностранных журналистов при штабе Франко. На левом нагрудном кармане был прикреплен черный металлический значок: «Военный корреспондент».