Есть виды очень разного спасения

в лихом репертуаре излечения,

и скоро я восторгу облысения

подвергнусь в результате облучения.

Уверенность, что я перемогнусь,

не снизилась в душе ни на вершок,

поскольку я, конечно же, загнусь,

когда всё будет очень хорошо.

Приметливо следя за настроением,

я пристален к любой в себе подробности —

как будто занимаюсь измерением

оставшейся во мне жизнеспособности.

Забавно, как денно и нощно,

до самой могильной плиты

старательно, резво и мощно

мы гоним поток суеты.

И по безвыходности тоже,

и по надрезу на судьбе —

с тюрьмой недуги наши схожи,

но здесь тюрьма твоя – в тебе.

Узник я, проста моя природа,

я не тороплю скольженье дней,

в будущем обещана свобода,

я пока не думаю о ней.

Отнюдь не в лечебной палате —

я дома, гостей угощаю,

однако в больничном халате

всё время себя ощущаю.

С недугом познакомившись поближе

(с тюрьмой не понаслышке я знаком),

я сходство обнаружил: хочешь выжить —

в тюрьму не погружайся целиком.

Терпению крутое обучение

ведут со мною славные ребята;

«Мучение – вот лучшее лечение»,—

учили их наставники когда-то.

Бывают в жизни обстоятельства —

другому знать о них негоже,

и самолучшее приятельство

за эту грань уже не вхоже.

От шуток хорошо бы отучиться:

живя без их ехидного коварства,

я стал бы эффективнее лечиться,

смех сильно ослабляет яд лекарства.

Кошмарный сон тянулся густо,

аж голова от пота взмокла:

лежу на ложе у Прокруста,

а надо мною – меч Дамокла.

Шёл еврей в порыве честном

сесть и тихо выпивать,

но в углу каком-то тесном

рак его за жопу – хвать!

Я справедливо наказан судьбой,

вряд ли отмолят раввины,

грустный пейзаж я являю собой —

радостей жизни руины.

Образ жизни мой шальной

стал теперь – кошачий,

и не столько я больной,

сколько я лежачий.

Но нельзя не подумать, однако,

что причина – в рождения дне:

я рождён под созвездием Рака,

он был должен явиться ко мне.

Мой рак ведёт себя по-свински,

поскольку очень жить мешает,

а говоря по-медицински,

мне дозу кары превышает.

Душа металась, клокотала,

бурлила, рвалась и кипела,

потом отчаялась, устала

и что-то тихое запела.

В болезни есть таинственная хватка —

тюремной очевидная сестра:

почти уже не мучает нехватка

всего, что было радостью вчера.

Согласно процедуре изучения

плетусь из кабинета в кабинет,

я нынче пациент, объект лечения,

а личности – в помине больше нет.

Сейчас мои доброжелатели,

пока верчусь я в передряге,—

отменных сведений жеватели,

я рад, что счастливы бедняги.

Я к вечеру бываю удручён

и словно опалён огнём из топки —

возможно, потому что облучён,

хотя всего скорей – в тоске по стопке.

Читаю. Но глаза ещё следят

за очереди медленным течением,

вокруг мои соратники сидят,

печальные, как рак под облучением.

Сижу поникший, хмурый, молча,

какая ж, думаю, ты блядь:

в меня вселившаяся порча

на душу тянется влиять.

Завидя жизни кутерьму,

я прохожу насквозь и мимо,

поскольку я для всех незримо

несу в себе свою тюрьму.

Послушно принимая курс лечения,

покорствую, глаза на всё закрыв,

испытывая счастье облегчения,

когда мне объявляют перерыв.