Годы плавно довели

до больничной койки,

без меня друзья мои

ходят на попойки.

Жарят мясо на огне,

старость нашу хают,

вспоминая обо мне,

горестно вздыхают.

Я, однако, поднимусь

и походкой гордой

я в застолье к ним вернусь

с той же светлой мордой.

Ещё одно, замеченное мной

у хвори, где сюжет недуга сложен:

от жизни я невидимой стеной

всё время ощутимо отгорожен.

После этой дурной переделки

безмятежно займусь я старением,

и часов равнодушные стрелки

мне ещё подмигнут с одобрением.

Я стойко бои оборонные

веду с наступлением сзади,

и дроги мои похоронные —

лишь доски пока что на складе.

Когда и сам себе я в тягость,

и тёмен мир, как дно колодца,

то мне живительная благость

из ниоткуда часто льётся.

Защита, поддержка, опека,

участливой помощи мелочь —

любезны душе человека,

но дарят ей вялую немочь.

Творится явный перебор

при сборе данных к операции:

такой мне вставили прибор,

что вспомнил я о дефлорации.

Засосанный болезнью, как болотом,

но выплыть не лишённый всё же шанса,

телесно я сравнялся с Дон Кихотом,

но умственно – я прежний Санчо Панса.

Свой лук Амур печально опустил,

застыв, как тихий ангел над могилой;

напрасно ты, приятель, загрустил,

ещё мы поохотимся, мой милый.

Жизненной силы бурление

вкупе с душою шальной —

лучшее в мире явление

из наблюдавшихся мной.

Забавен в нас, однако, дух публичный:

примерно через два десятка дней

болезнь – уже не факт интимно личный,

и хочется рассказывать о ней.

Закинут в медицинское верчение,

внутри я подвергаюсь и наружно,

лечение – крутое обучение

тому, что никому из нас не нужно.

Радость воли, азарт, вожделение —

удалились в глухой монастырь,

мне осталось болезни глумление

и разрушенных планов пустырь.

Гнусная – однако не позорная —

выпала от жизни мне награда,

горько заскучает беспризорная

и осиротелая эстрада.

Стану я слегка другим отныне —

словно гонг неслышно прозвучал,

столько оплеух моей гордыне

в жизни я ещё не получал.

Придётся мириться, подружка,

с печальной моей ситуацией:

с утра электронная пушка

стреляет мне в зад радиацией.

В меня заливается химия,

которая травит и косит,

уже моя внутренность – синяя,

но рак этот цвет не выносит.

Судьбу разозлило, наверно,

моё в облаках почивание,

и послана гнусная скверна,

чтоб вытерпел я врачевание.

Сделаться бы собраннее, суше

и бронёй укрыться, словно в танке,

чтобы не улавливали уши

звуков затевающейся пьянки.

Сначала не чувствуешь путы,

внутри не пылает свеча,

становишься болен с минуты,

когда побывал у врача.

Болезнями даётся постижение

того, чем не умели дорожить,

и есть ещё в болезнях унижение,

которое полезно пережить.

Я благодаря текущей хвори

с радостью и страхом обнаружил,

что у Бога я ещё в фаворе,

ибо всё могло быть сильно хуже.

Я вынесу густую передрягу,

но, если не сдержу я это слово,—

отрадно, что над ямой, где залягу,

друзья наверняка хлебнут спиртного.

Готовлюсь духом к операции,

надеясь тихо и недужно,

что у хирурга хватит грации

лишь то отрезать, что не нужно.

Когда в халат недуга прочно влез,

а душу манит лёгкая беседа,

родится нездоровый интерес

к течению болезни у соседа.

Всё, что жизни привольно довлело —

интересы, азарт, обольщения,—

не пропало и не омертвело,

а укрылось и ждёт возвращения.