Крутанул ручку радио. Поймал волну Монте-Карло. Среди прочего сообщалось о беспорядках в Иерусалиме. Потом — начался шансон.
Они проснулись от резкого воя полицейской сирены. Машина промчалась вниз, в направлении Кинг-Джордж, и сразу же за ней — другая. Марк вскочил, подбежал к окну: за деревьями, над крышами домов полыхало зарево — багровое пламя росло, подымалось в ночное небо.
Герда зажгла свет.
— Я слышала сквозь сон какой-то бум! Будто что-то взорвалось!
— Я тоже. Надо узнать, в чем дело.
— Зачем?!
— Так надо.
— Боже мой, кому это все надо?
Но Марк, не слушая ее, уже натягивал пиджак — распахнул дверь…
— Ложись спать! Не жди меня!
— Но почему?
— Я не могу всё объяснять! Я вернусь!..
Сдернул с гвоздя шляпу — выскочил во двор, всмотрелся… Точно, пламя — в районе Кинг-Джордж и Агриппас. Он выбежал на Штраус и мимо больницы, из которой почти наперерез ему выехала «скорая», спустился к перекрестку Кинг-Джордж. Отсюда уже отчетливо был виден полыхающий дом. Горел первый этаж, но пламя уже подступало ко второму. Это была кофейня на углу Агриппас. Он двинулся вперед, пока не натолкнулся на спину полицейского, перегородившего путь. Дальше не пускали. В этот момент из оцепления двое солдат вытолкнули молодого араба: лицо его и руки были перепачканы сажей. Его волокли к военному джипу. Обернувшись к толпе, состоявшей в основном из арабов-торговцев и бездомных, ютящихся в подвалах рынка, он что-то крикнул. «Его убили… — разобрал Марк. — Его убили! Я видел! Я не виноват! Махмуда убили!» Но его уже заталкивали внутрь, едва не вбивая голову в плечи.
Толпа взревела, надвинулась на оцепление. По команде солдаты развернулись и прикладами винтовок стали бить наседавших. Но это разъярило их еще больше. В оцепление полетели камни; один из них попал в солдата — он осел на тротуар, обхватив голову. Снова прозвучала команда — хлопки выстрелов прорезали ночь. Толпа бросилась прочь — уже врассыпную; отталкивали, сбивали друг друга… Марк стоял, вжавшись в нишу подъезда.
Наконец, подъехала пожарная машина. Марк вышел из своего укрытия… Кофейня располагалась в единственном уцелевшем деревянном доме среди каменных строений Кинг-Джордж, и он медленно догорал. В соседних домах все еще светило несколько окон, но и они уже гасли как свет в опустевшем театральном зале. И как всегда в Иерусалиме, несмотря на продолжавшуюся суету пожарных, подступала тишина; обволакивала, словно ночной туман, спустившийся с окрестных гор. А Марк уже шел по Невиим мимо железных ворот с вознесенным над ними крестом — к себе домой…
Он поднялся по тихой лестнице на второй этаж, вошел в комнату, включил свет: все так и осталось на своих местах — кровать с незаправленным одеялом, стол у окна, два стула, в углу — дощатый, обтянутый клеенкой чемодан… В чемодане к своей радости он отыскал чистое полотенце, в туалете обмылся до пояса… Что-то изменилось: то ли комната стала меньше, то ли больше — город за окном
Марк разделся, скользнул под одеяло. Где-то вдалеке взвыла — и смолкла сирена то ли полицейской, то ли пожарной машины. Положив руку на теплую рукоять пистолета, Марк спал.
…Он проснулся от скрипа — открыл глаза и успел заметить лысый череп, мелькнувший в дверном проеме. Видение исчезло… Марк вскочил, подбежал к двери, распахнул ее: на лестнице между первым и вторым этажом вполоборота к нему стоял Стенли в пижаме и шлепанцах на босу ногу.
— Доброе утро!
Стенли молча разглядывал Марка.
— Доброе утро! — повторил Марк, — вы решили проведать меня? Это очень трогательно. Как видите, со мной ничего не случилось.
— Очень рад, — проговорил Стенли и, мерно перестукивая шлепанцами, спустился на свою площадку.
— Ах, да… возможно, вы как-то связали вчерашний ночной шум с моим появлением? Но это неправильное умозаключение. Я не имею никакого отношения к произошедшему. Так и скажите вашему…
Подняв голову, Стенли смотрел на Марка.
— Впрочем, — продолжал Марк, — он достаточно умен, чтобы самому разобраться в этом деле…
Слова погасли, и стало очень тихо.
— Где Тея? — проговорил Стенли.
— Что? Что вы имеете ввиду?
— А разве она не с вами?
— С какой стати ей быть со мной?!
Стенли кивнул головой, словно иного ответа и не ожидал.
— Она сказала, что уходит к вам.
— Ко мне… Она ушла?
— Да… — слова Стенли едва долетали до Марка. — И это после всего, что я для нее сделал… Она неблагодарна…
— Я… я совершенно не при чем!
— Это вы уже сказали дважды! — проговорил с неожиданной силой Стенли.
— Но где она сейчас?
— Вам виднее.
— Но…
Стенли скрылся в своей квартире. Протяжно мяукнув, щелкнула дверь.
Марк вернулся в комнату. Солнце уже стояло высоко. Занавеси были раздвинуты, и казалось, комната, как каюта корабля, плыла в ослепительном свете. Он снова, и более внимательно, оглядел свое жилище. Выдвинул ящик тумбочки, пошарил внутри… Ничего. Только обрывок старой газеты. И пыль. Если и впрямь оставлена записка, где она? Может быть, на столе под клеенкой? Переставил на стул кружку с заплесневелым чаем, приподнял клеенку… Вот она! Листок с наискось бегущей карандашной строкой. Рахель Имейну, угол Борухова. И — стрелкой: вход со двора, обогнуть дом. Интересно, почему она решила, что он придет?.. Вспомнил темный неподвижный взгляд, запах ее тела… А Герда пахнет бельем. Чистым бельем после стирки.
Я ждал ее полчаса на автобусной остановке. Наконец, она приехала, молчаливая и усталая. Я поцеловал ее в мягкие безответные губы, вручил три белых хризантемы. «Какие красивые!» — сказала она и взяла меня под руку. Мы молча прошли по переулку мимо садиков с низкорослыми лимонными и гранатовыми деревьями к моему дому. «Очень мило! — сказала она. — А кто еще здесь живет?» «Рав Мазиа. На первом этаже. Его очень уважают. Еще в юности он выиграл конкурс на лучшее знание Торы». Про его слепоту я не стал ей сообщать. «Какая прелесть!» — сказала она, и по пыльной лестнице мы поднялись на второй этаж, вошли в квартиру. При виде моего логова в ней пробудилась жизнь: она охнула, засмеялась. «Боже мой, вы, мужчины, и впрямь не можете жить одни!» «И вы тоже, — сказал я, снимая книги со стула и тем самым приглашая ее сесть. — Видишь, я ждал тебя. Оцени закуску!» «О, да! — сказала она. — Это что, брынза? Давай приступим. Я ужасно голодна».
И мы выпили красного вина, съели греческий салат, который я приготовил (только его я и умею делать), и маленькие плотные пальчики из свернутых виноградных листьев, начиненные рисом. И снова выпили. Темнело, но я не стал зажигать свет.
— Как хорошо! — сказала она, — как тихо!
— Что-нибудь случилось?
— Нн-нет… Вернее, да… Пару часов назад мне сделали предложение.
— Так… И ты приняла его?
Потянулась за сигаретами, щелкнула зажигалкой, с удовольствием затянулась.
— Это серьезно…
— Я молчал.
— Это очень серьезно!
— Не сомневаюсь.
Она сидела вполоборота ко мне, глядя в окно, и я видел ее профиль, точеный профиль камеи.
— Кто он?
— Мой друг. Мы с ним уже очень давно встречаемся. Надеюсь, ты не станешь ревновать?
Я плеснул в фужер все, что еще осталось в бутылке. Залпом выпил.
— Скажи, зачем я тебе понадобился?… Мне под пятьдесят. У меня ничего нет. Что тебе нужно от меня? Ты хочешь, чтобы мне было больно?
— Нет, — проговорила медленно. — Не хочу… Как тебе объяснить… Он очень славный. Компьютерщик… Работает на военном предприятии. Все тип-топ… И прав — пора, наконец, определить наши отношения. Да и я уже — не девочка!
Хохотнула своим низким хриплым смехом, затянулась сигаретой. Сверкнул на узком запястье серебряный браслет.
— Отгулялась… Муж, семья, ребенок… Все как у всех.
— А я?
— Ты? Ты — настоящий. В тебе есть сила таланта. Может быть, и я его не лишена… Ведь на самом-то деле мы оба знаем, что люди живут иллюзорной жизнью. И надо, если по-честному, жить так, как ты: чтобы ни кола, ни двора… Лишь комната, заваленная книгами. А в общем-то, и они ни к чему.
