Сон был из другой жизни, которая не отпускала, заставляя тревожно сжиматься сердце. В той жизни он сидел, согнувшись, на каменном выступе стены, и не было уже ни ночи, ни дня — лишь стены и стальная дверь… Но боже мой, теперь ведь можно встать, выглянуть в окно, увидеть синее, яростно сияющее небо и черепичные крыши домов, нисходящие к Старому городу — там издалека посверкивает, следит глаза ярко-желтая как солнце мечеть Кипат ха-Села. Можно спуститься во двор по шаткой чугунной лесенке, выйти на улицу и просто пойти, пойти, куда глаза глядят… Почему же они все глядят в стальную, страшную, немую дверь? Ее ведь нет! Сел на кровати, обхватил руками голову с седыми растрепанными волосами…

В этот момент в томной жаркой тишине раздалось торопливое шарканье, словно кто-то елозил по камням двора, потом — резкий стук в стену… Яков поднялся и, пройдя в соседнюю комнату, выглянул в окно: внизу, у лестницы, лежал, раскинув руки, некто в потертых, слишком коротких брюках, из-под которых торчали бледные худые ноги в сандалиях. Одна соскочила и валялась рядом с темными очками, поблескивавшими на солнце. Кто-то склонился над ним. Яков видел только широкополую шляпу. Вдруг — вскинул голову: глаза встретились; словно почувствовав невидимый удар, отшатнулся, вскочил, скрылся за углом… А тот по-прежнему лежал неподвижно, задрав к небу скуластое лицо. Остаться в комнате или спуститься? Человек нуждается в помощи. Да-да, нужно осмелиться, выйти за дверь, вдохнуть сухой пыльный воздух — и уцелеть…

Натянул штаны, сунул ноги в разношенные тапочки и осторожно, ступень за ступенью, прикрывая глаза от солнца, спустился по лестнице вниз. Там снова была тень, и он увидел, что никого уже нет на земле, и только палка, отброшенная к стене, напоминает о случившемся. Поднял ее, осмотрел, коснулся узкого клинка на ее конце, и вдруг — кольнуло в сердце, и еще раз. Медленно сполз по стене, палка выпала из рук. Он полулежал, прислонясь к стене, закрыв глаза, держась за сердце… Оно замирало, и он скользил куда-то вниз, в пустоту, и она не имела дна.

«Что с вами? Вам помочь?» — прозвучал над ним тревожный женский голос. «Пожалуйста, если можно…», — сказал он и взглянул вверх. У нее были большие внимательные глаза. Темные волосы, выбившиеся из-под шляпки, съехавшей на ухо, трочали в разные стороны. «Вы милая, — сказал он. — Спасибо». «Вам лучше?» Он хотел ответить, но сердце снова подпрыгнуло, замерло, рванулось, забилось… Смертельно усталое, оно хотело жить. «Погодите… — проговорил он. — Дайте, дайте же… Вот так». Одной рукой упираясь в стену, другой — в ее плечо, поднялся, ухватился за поручень лестницы, постоял, передохнул, стал медленно взбираться по ступеням… Сердце снова замерло. Пошатнулся. Неожиданно жесткие, не по-женски сильные руки обхватили его и, доверившись им, и уже не боясь, он поднялся по лестнице. «Сюда… Да, вот так».

Он сидел на кровати, а она стояла посреди комнаты, оглядываясь по сторонам… «Где вода?» Ткнул пальцем в сторону соседней комнаты. Схватила со стола стакан, исчезла, снова вернулась. Вода была теплая, пальцы дрожали, струйка пота стекала по виску. «Как вы себя чувствуете?» — снова услышал он высокий тревожный голос и увидел — совсем близко — карие, с золотистыми искорками, глаза. «Мне уже хорошо, — сказал он. — Побудьте еще… Не уходите. Как вас зовут?» «Мина, — проговорила она после паузы, показавшейся ему бесконечной. — А вас?» «Яков». «Господи, как можно так жить! В таком… — удивленно покачала головой. — Я вернусь!», — пошла к двери, обернулась: маленькая, полная, с тяжелой грудью стареющей женщины. И эти внимательные, молодые, устремленные ему навстречу, глаза.

В полумраке, водя ладонью по стене, нащупал гладкую кнопку, осторожно надавил… Не слышно уже плеска воды. Он представил, как она стоит по другую сторону, вслушиваясь… «Простите, — проговорил он как можно внятней и громче, — я ваш сосед с верхнего этажа. Не могли бы вы уделить мне несколько минут? Если вас не затруднит, конечно…» С вязким звуком, словно выдернутая пробка, приоткрылась дверь — он приподнял шляпу — дверь подалась еще, просвет увеличился, и он различил в полутьме очерк женской фигуры.

— Проходите… — проговорил уже знакомый голос.

Он шагнул за порог и оказался в просторной передней, казавшейся однако же значительно меньшей из-за многочисленных полок и сундуков, загромождавших ее. В жаркой духоте стоял кисловатый запах лежалых вещей и старого дерева.

— Сюда.

Он прошел вслед за ней по узкому проходу между вешалкой и комодом, и оказался в комнате с тяжелыми занавесями на окнах. Глаза его, уже привыкшие к полумраку, различили большой полированный стол посреди комнаты, кресла с высокими спинками, диван, на стене — картину в витиеватой раме: скалистые горы и водопад.

— Садитесь. Хотите что-нибудь выпить?

— Воды, если можно…

Мягкие объятья дивана. Снял шляпу, положил на инкрустированный журнальный столик поверх кипы газет. Вернулась, поставила перед ним стакан с водой. Блики света на поверхности стола, на гранях стакана. Села в кресло напротив. Длинный бесформенный халат, перехваченный поясом. Похоже, под халатом ничего нет.

— Слушаю вас.

— Видите ли… Я снял комнату на месяц, и он кончается.

— И что же?

— Думаю остаться здесь еще месяца на два. Хочу заплатить.

— Ну так платите!

— Я не знаю, кому. Нужно выслать чек на номер почтового ящика, и почему-то в Хайфе… Все переговоры тоже ведутся таким путем. В ответ присылается напечатанное на машинке сообщение — без подписи… Это занимает слишком много времени. Если вы знаете, как проще связаться с хозяином, скажите мне, пожалуйста. Вы ведь тоже снимаете?

Подалась вперед, словно пытаясь лучше разглядеть его.

— Снимаем. И таким же способом.

— Но согласитесь, это странно!

— Мы платим раз в год. И в отличие от вас, не спешим. Вы, кажется, из Тель-Авива?

— Да.

— И чем занимаетесь?

Улыбнулся, закинул ногу на ногу.

— Снимаю кино. Ищу подходящую натуру.

Хохотнула отрывисто и резко.

— И о чем же фильм?

— Да все о том же. Любовь, ревность, предательство, ненависть… Человеческие страсти повсюду одни и те же.

— А почему именно в Иерусалиме?

— Ну… Я бы сказал так: здесь все воспринимается на фоне вечности.

Медленно встала с кресла, подошла к окну, припала лбом к стеклу.

— Господи, — проговорила едва слышно, — господи, какая бессмысленная скука!..

— Но чтобы бороться с ней и делают кино! Людям нравится, когда на экране красивые герои красиво целуются. Это отвлекает. Вы не любите смотреть фильмы? Никогда не поверю!

Обернулась.

— Это все ложь…

— А что же не ложь?

— Фильм о том, что ничего не происходит. День за днем. Ничего… И никогда.

— Я бы не сказал, что местная жизнь вовсе лишена событий. Например, убийство отца Феодора наделало шуму… В соседнем с нашим доме ребята из «Лехи» провели операцию… Нет-нет, вы неправы.

— От этого еще хуже… Видимость кипучей деятельности, за которой — пустота… После ужасов последних лет так хотелось покоя и уюта!

— Рядом со Стенли?

— А хотя бы и так! Только и это не…

Оборвала. Отошла от окна, снова села в кресло.

— Вы из Польши?

— Родилась в Дрогобыче. Там же окончила гимназию… Продолжать заполнять анкету?

— Не обижайтесь… Мы страна эмигрантов. Все когда-то откуда-то приехали. Если не мы, то наши родители. Просто увидел книгу по-польски… На журнальном столике.

— Это моя. Стенли не знает польского. Мы встретились в Германии, когда меня выпустили из лагеря для перемещенных лиц…

— А сам он откуда?

— Говорит, из Англии. А на континент попал вместе с оккупационными войсками… По торговым делам.

— У вас отличный иврит.

— Спасибо. Я быстро схватываю языки. А Стенли — тугодум… Хотя и знает иврит с детства.

Полосы света на полу, на картине с неслышно грохочущим водопадом. Дотронулась рукой до лба.

— Извините… Голова с утра болит… Мигрень! Даже дома пришлось остаться.