Проснулся утром от холода. Окно оставалось открытым. Включил обогреватель. На улице — не больше 13–15 градусов. Словно живешь прохладным летом на подмосковной даче: давай потеплее оденемся перебежим на кухню я согрею воду полью тебе. Природа умирает на глазах, и это называется — осень.

Ночами тесно прижимаемся друг к другу, и под утро, когда от тепла набухает затекший член, она в полусне раздвигает ноги… После нескольких минут легкой акробатики снова затихаем, прислушиваясь к дыханью дочки: не разбудили ли? Может быть что-то слышала да маленькая еще ничего не поняла. Окна запотели, сквозь них пробивается свет — желтое пятно, которое все увеличивается, но сегодня не различишь, как, выступая из тьмы, трутся о раму ветви орешника, спи, в другой раз…

Утром — холод и резь в сердце. Снился огромный, полный людей вокзал, где мы искали друг друга. Назначили встречу у какой-то двери при входе, но двери не оказалось: бесконечные перроны, толкучка, неразбериха. В отчаяньи подумал: так мы никогда не встретимся! И от рези проснулся. Дома нет — даже пустой подмосковной дачки, где молодой муж в первый раз в жизни разжигал печь, рубашка пропахла дымной горечью, руки — в саже по локоть.

У каждого — свои воспоминанья, и зачем прибавлять к бесконечной их череде — свои? Не мне одному хочется, уходя навсегда, оставить засечку на стволе орешины или даже — пусть — на стене полуосыпавшейся, трухлявой кухонной веранды: здесь были Женя и Таня, не поминайте лихом. Давай оденемся потеплее, перебежим на кухню я подогрею воду полью тебе…

Высокий молодой человек в темно-сером пиджаке и такого же цвета шляпе вышел из подъезда дома № 52 по улице Невиим и свернул в проулок, ведущий к Яффо… Вдруг остановился и, нагнувшись, поправил шнурок, который, однако же не имел никакого намерения развязываться. Взгляд назад из-под полей шляпы, надвинутой на лоб… Никто не шел за ним. Или на сей раз преследователь был опытнее?

Марк (таково имя нашего героя) продолжил путь и вышел на Яффо, которая в это пятничное утро была полна народу. Марк двинулся к рынку. По мере приближения к нему все чаще мелькали куфии и медные от загара лица, а воздух, казалось, загустел от пота. У входа на рынок стояли, напряженно вглядываясь в круговорот толпы, двое солдат с винтовками наперевес — сикхи в белых чалмах. Возле них, расположившись на тротуаре, нищий отчаянно гремел жестяной банкой. Марк взглянул на часы — и пошёл вдоль рядов, с трудом пробивая дорогу в толпе. Вдруг резко изменив направление, свернул в боковой ряд и вышел на Агриппас. Остановился возле лотка с гранатами. Они лежали горкой — перезрелые, с сухой обветренной кожей. Кое-где она лопнула, и сквозь нее проступил бордовый сок. Не слушая подростка-араба, словно встревоженная птица, возбужденно чирикавшего над ним, посмотрел через плечо. Тот, кого он ждал, должен был вот-вот появиться… Полная женщина с сеткой, из которой выглядывает рыбий хвост, молодуха-марокканка, бренчащая золотыми браслетами… А, вот! Неужели — он? В проходе возник худой парень в выцветшей майке. Он осторожно двигался вперед, водя перед собой длинной палкой. Глаза его, задранные вверх, были скрыты темными круглыми очками. Марк положил гранат на прилавок и, не обращая внимания на отчаянное верещанье продавца, медленно двинулся вниз по Агриппас. Парень шел за ним, раскачиваясь из стороны в сторону, поводя палкой. Марк остановился. Остановился и слепой… Марк свернул в проход между домами. Вдруг стало оглушительно тихо, словно в кинотеатре вырубили звук, и в тишине отчетливо-резко зазвучали удары палки по каменной мостовой.

Марк шагнул вправо и оказался во дворике. Белые стены дома были покрыты диким виноградом. Чугунная, с витыми перилами лестница круто вздымалась вверх, где, полускрытая листьями, виднелась дверь. Рядом, под распахнутым настежь окном, на веревке сушилось белье. Поравнявшись со входом во двор, преследователь остановился… Схватив за руку, Марк резко дернул его на себя, но тот неожиданно ловко увернулся и, подняв палку, двинулся на Марка. На конце ее сверкнул узкий клинок. Противник сделал выпад, словно это была не палка, а рапира, но Марк успел отскочить. Клинок с силой врезался в стену, осыпав плечи Марка белой штукатуркой. Марк ударил преследователя в лицо. Тот осел на землю, выронив из рук палку. Еще один мощный короткий удар — и он распластался на земле. Очки соскочили. Блеклое лицо с веснушками задрано вверх. Тяжелое дыханье. Марк склонился над ним В карманах, наверняка, ничего нет, но проверить все же надо. Что-то мешало, словно давило на затылок. Марк обернулся — перегнувшись через подоконник второго этажа, на него смотрел человек… Лицо, заросшее неопрятной щетиной, растрепанные седые волосы… Марк перешагнул через распластанного противника, вышел в проулок и снова оказался на Агриппас.

Он торопливо шел, едва не натыкаясь на прохожих, пока не достиг перекрестка Кинг-Джордж, остановился перед полуоткрытой дверью, из которой наплывал сизый кофейный дымок, и коротким тычком распахнув дверь, вошел внутрь. Он оказался в темном и узком помещении, в дальнем конце которого, возле жаровни с раскаленными углями сидел араб в грязном переднике, плотно облегавшем его огромный живот. На жаровне медно посверкивали кофейники разных размеров. Комната была пуста.

— Я назначил здесь встречу, — сказал Марк, подойдя к арабу, — по-видимому, человек не дождался меня.

Араб молчал.

— Ты слышишь? Был ли здесь кто-нибудь? Возможно, он ушел всего несколько минут назад!

Араб взял чашку и, опрокинув в нее из кофейника дымящееся пахучее варево, протянул ее Марку.

— Выпей, — проговорил он.

Тонкий свистящий шепот, казалось, едва пробивался наверх из его утробы.

Марк сделал большой глоток, поставил чашку на прилавок. Достав из кармана пиджака монетку, бросил на жестяной поднос. Дробный этот звук оказал живительное воздействие на толстяка. Живот его колыхнулся, он громко вздохнул, словно ныряльщик перед погружением набирающий в легкие побольше воздуха:

— Здесь была женщина, — проговорил он и ткнул пухлым пальцем в направлении стола у двери (он единственный был с тяжелой мраморной крышкой). — Сидела вон там. Долго сидела. Потом ушла.

— Женщина?… Как она выглядела?

Хозяин молчал, слегка посапывая.

— Женщина как женщина, — проговорил он, наконец.

— Молодая? Старая?

— Не молодая и не старая. Она шла не с базара.

— Почему ты так думаешь?

— Сумочка в руках. Маленькая… — вытянув вперед волосатые руки, хозяин слегка раздвинул их. — Такие женщины на базар не ходят.

Достав из кармана еще одну монетку, Марк бросил ее на поднос, прошел к двери. Поравнявшись со столом, нагнулся, словно что-то подбирая с пола… И, уже открывая дверь, услышал за спиной глубокий вздох: ныряльщик выплыл на поверхность.

Женщина… Не молодая и не старая… Не дождалась и даже не оставила записки… Что-что случилось. Но что? Вдруг навалилась усталость. Надо передохнуть, постоять в тени дома, прикрыв глаза. Тело стало бесплотным, скользит по воздуху, никого не задевая. Кружит ветер по улице, вздымает сор, мелькают тени, ветер рвет их в клочья, и не тени это, а облака.

Распрямился, поправил шляпу. Здесь он стоял на углу Кинг-Джордж и Агриппас августовским полднем 194… года… Отлепился от стены, медленно побрел по Кинг-Джордж. Поворот на улицу рава Кука, подъем вверх до Невиим, снова поворот, и мимо особняка за каменной оградой — к подъезду соседнего дома.

После солнца на улице — ослепительная тьма, но вот уже она рассеивается, и различима вязь букв, выгравированных на бронзовой, подернутой зеленой патиной табличке… Постоял, прислушиваясь. Позвякивала посуда, плескала вода. В полумраке, водя ладнью по стене, нащупал гладкую кнопку, осторожно надавил…

…Глухая тишина и дверь — она надвигается на него, давит своей непомерной тяжестью! Яков закричал — проснулся… Утро, визгливые голоса, дальний гуд рыночной Агриппас. И комната, которую нужно всякий раз, просыпаясь, обживать заново. Вот так, лежа на смятой тревожными снами простыне, вот так, медленно поворачивая голову — дощатая дверь с облупившейся белой краской, совсем нестрашная (он никогда ее не закрывал), примус, грязный стакан — вчера на ночь пил чай, не допил — полураскрытый платяной шкаф, рядом — стул с книгами. Они лежат и на полу, и на другом стуле вперемежку с одеждой. А дальше… да-да вспомнил, проход в другую комнатку, где стол у окна, и из окна — свет. Вспомнил, поверил уже, не поворачивая головы. Или взглянуть, чтобы до конца убедиться в неотменяемой как вид собственного тела, распростертого на простыне, вещественной как вещдок, беспросветно-вязкой реальности мира.